Лиза Альтер - Непутевая

Миссис Чайлдрес еще не измерила давление, а желтые, зеленые, черные и вишневые синяки на руке миссис Бэбкок тупо заныли. Боль растеклась по всему телу, заставив ее застонать.

— Простите, дорогая, — не отрывая глаз от стрелки, пробормотала миссис Чайлдрес. Она была хорошим человеком. Миссис Бэбкок была рада увидеть, что ее будит не мисс Старгилл, а опытная пожилая миссис Чайлдрес. Но главное — ее муж работал на военном заводе, и медсестра гордилась тем, что меняет тампоны в носу у жены самого покойного майора Бэбкока. Миссис Чайлдрес знала, что такое боль, страдая время от времени от ишиаса, и была гораздо терпеливей, чем мисс Старгилл. Хотя… у стремительной девушки была перспектива исправиться. Заведет несколько малышей, перенесет сотрясение мозга или еще что-нибудь в этом роде и станет не менее сострадательной.

Миссис Чайлдрес записала что-то на карточке и подняла ланцет. Миссис Бэбкок вздрогнула, как собака Павлова перед очередным опытом.

— Надо, — твердо сказала медсестра. — Сегодня — анализ на свертываемость.

— Но вы же вчера его делали!

— Не вчера. Три дня назад. — Миссис Чайлдрес ловко уколола палец на левой руке миссис Бэбкок.

«Я для них — как подопытный кролик, — подумала та. — Не на ком больше ставить опыты». Медсестра приложила к кровоточащему пальцу кусочек ваты и ободряюще улыбнулась. Конечно, все эти обходы, анализы, уколы, медикаменты — все очень надоело миссис Бэбкок, но кровотечение все-таки остановили.

Она никогда не могла похвастаться умением ощущать время, даже когда была здорова. Уэсли — совсем другое дело: он мог назвать не только число, месяц и год, но даже точное время вплоть до минут, не глядя на часы. Муж относился ко времени как к драгоценному ресурсу и редко делился им с чужими. Его ограбили. Сердце перестало биться значительно раньше, чем отстучало 2,5 миллиарда ударов.

Здесь, в больнице, не было ничего, ради чего стоило бы отсчитывать дни. Не было фотографий, напоминающих ей о детях или об Уэсли, когда он был красивым молодым офицером, или о седом сумасшедшем отце, или о дюжине других близких ей людей. Дома она целыми днями могла ничего не делать — только слоняться по комнатам, вспоминая прошлое. Здесь, в сверкающей чистотой больнице, в этой безликой палате, у нее не было прошлого.

Будущего не было тоже. Она или умрет здесь, или уйдет, если станет полегче. Больница — как станция пересадки, чистилище настоящего.

Конечно, это отвратительно — так рассуждать. Она больше не молода, но и до старости далеко. Еще не уплачены все долги, не прожито все отпущенное ей время. Она не позволит себе так рано проститься с жизнью; она справится с обострением, как справлялась уже два раза. Все пройдет.

Миссис Чайлдрес промокала ей ухо каждые пятнадцать секунд. Ее тампоны были шедеврами: она скатывала их так, что по краям набиралось много крови, а в центре — совсем чуть-чуть. Доктору Фогелю достаточно было только взглянуть на ее тампоны, чтобы определить время свертывания. Мисс Старгилл не хватало терпения, ее тампоны были липкими или она ошибалась в подсчетах, слишком рано удаляя образовавшийся сгусток.

— Двенадцать минут, — вздохнула миссис Чайлдрес. — Что ж нам с вами делать, дорогая?

— Значит, лекарство не действует?

— Не знаю. Спросите доктора Фогеля. Но если хотите знать мое мнение, дорогая, — она перешла на шепот, — без него было бы еще хуже. — Она протянула больной две таблетки преднизолона и проследила, чтобы та сунула их в рот. Потом поднесла к ее губам чашку с водой и привычно забормотала: «Сохрани, Господи, наши тела и души на долгую жизнь».

Миссис Бэбкок с наслаждением откинулась на подушку, предоставив сестре поменять окровавленные тампоны в носу и вытереть мокрой салфеткой губы и щеки. Кровотечение усиливалось, когда она вставала, но миссис Бэбкок все равно заставляла себя двигаться сколько могла, например, выходила к обеду в лоджию. Ей казалось, что стоит поддаться соблазну лежать дни напролет в постели — и уже никогда не вырвешься отсюда в свой собственный дом, где серебро ждет, чтобы его начистили, чуланы — чтобы в них навели порядок, и где столько разных вещей помогут поверить, что у нее еще есть будущее.

— Хотите в ванную? — миссис Чайлдрес всегда деликатно касалась этой темы, не то что мисс Старгилл, которая рявкала, как армейский сержант: «Как насчет сортира?»

— Нет, спасибо. — Миссис Бэбкок села и свесила ноги. Сестра надела ей замшевые, отделанные мехом тапочки, с сочувствием осмотрела огромный багровый синяк на левой ноге и помогла встать. Опираясь на руку сестры, миссис Бэбкок медленно направилась по зеленому мраморному полу коридора в лоджию.

— Мне снился удивительный сон, — доверительно сообщила она старой медсестре. — Как будто мисс Старгилл и Джинни — моя дочь — о чем-то шептались в моей палате. Интересно, что это значит?

— Это не сон, дорогая. Я видела Джинни.

Миссис Бэбкок остановилась.

— Джинни здесь? Но почему?..

— Разве вы забыли, что говорила вам миссис Янси?

— Не помню…

— Она полетела в Европу и пригласила сюда вашу дочь.

— Зачем? — Миссис Бэбкок действительно ничего не помнила. Странно. Это что — лекарства так действуют? — Но мне совсем не нужна компания. Можно подумать, что я умираю. — Она хихикнула и вопросительно, как заключенный в лицо тюремщика, заглянула в глаза серьезной миссис Чайлдрес.

За столом уже собрались все ходячие на этом этаже больные: мистер Соломон, сестра Тереза и миссис Кейбл. Остальные почти не показывались — кому-то нельзя бывать на солнце, а кто-то просто не мог встать. Миссис Бэбкок кивнула и села на свое место между мистером Соломоном и миссис Кейбл. Мистер Соломон был маленький сморщенный человечек с вьющимися седыми волосами вокруг аккуратной лысины. Толстые — в полдюйма — стекла очков увеличивали его глаза до размеров тарелки. «Неоперабельная катаракта», — как-то сказал он.

— Сегодня хорошая погода, — широко улыбнулся мистер Соломон.

— Да, — холодно согласилась миссис Бэбкок.

Она немного знала мистера Соломона. Он заведовал ювелирным отделом в универмаге в старой части города, и Уэсли всегда отдавал ему ремонтировать часы. В день окончания школы они купили Джинни подарок: наручные часики из чистого золота «Леди Булова», которые дочь иногда надевала. Но это еще не давало оснований для дружбы. Миссис Бэбкок предпочитала держать дистанцию. В конце концов, если дружба не возникла за двадцать пять лет знакомства, незачем заводить ее теперь, тем более что ее скоро выпишут. А может быть, и его. Правда, в этом она не уверена. У него эмфизема легких, и выглядит он ужасно… Но она не врач.

Миссис Бэбкок посмотрела в окно. Утреннее солнце осветило красные глиняные предгорья за домом Уэсли, и на их фоне выделялась быстрая полноводная Крокетт.