Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

— Вы правы, я думаю.

— Я всегда права.

— И вы приехали сюда из Тревизо самостоятельно? Совершенно одна, с Терра Фирма?

— Да, конечно. Я наняла лодку. Это было не сложно. Почему бы мне и не путешествовать? — Порция встала и приняла позу участника дебатов, Нерисса рассмеялась. — Я не заметила, чтобы вас сопровождала армия слуг, несмотря на вашу красивую одежду, — добавила Порция, снова садясь. — Вы тоже не боитесь ходить одна.

— Однажды я пришла одна из Падуи в Венецию, — похвалилась Нерисса.

Порция задумчиво нахмурилась:

— Мне кажется, вы несколько преувеличили. Между Падуей и Венецией есть залив.

— Ну, по правде говоря, часть пути я проделала на лодке.

— Лучше говорить все как есть.

— Вы можете очень действовать на нервы, синьора Порция.

— Мой отец тоже так говорил, пока совсем не лишился разума.

— Ах, мне жаль.

— Для этого есть причина. — Порция вздохнула и задумалась, но через мгновение снова оживилась. — И все-таки я найду выход. — После такого загадочного высказывания она подняла бутылку вина и подмигнула. — Я хочу выпить за вас, Нерисса.

Подмигивание и доверительный голос затронули что-то глубоко спрятанное в Нериссе. К своему собственному удивлению, она почувствовала, как забилось ее сердце.

— Нет, синьора Порция Бель Менте, — сказала она, поднимая свой бокал. — За нас!

Никогда прежде ум не привлекал Нериссу к другому человеку больше, чем плоть. Слабое предвестие того потока она ощутила еще в Падуе, когда гуляла вдоль реки Бренты, весело шутя с юной Катериной Минолой. Но Катерина была ребенком, а Порция… женщина, хотя она и скрывает свой пол. Казалось, она не была ни мужчиной, ни женщиной, а тем и другим сразу.

Меньше всего Нериссу смущало то, что она предпочитала мужскую одежду, вроде одеяния и шапочки церковного служки, а через день после их знакомства явилась в куртке и панталонах венецианского моряка (где она только смогла раздобыть такой наряд?). Ее истинная двуполость была глубже.

Она проявлялась в ее сильных жестах: она стучала кулаком по столу, чтобы подчеркнуть сказанное, слишком решительно отбрасывала красивые светлые волосы, когда качала головой, категорически не соглашаясь с тем, что говорила Нерисса. Это она делала много раз за те часы, когда они сидели и пили вино в кардинальских апартаментах.

Спорящая женщина не была редкостью. Нерисса сама кричала на синьора Бен Гоцана и показала ему фигу в тот день, когда он вышвырнул ее из своего дома. Женщины в доме Малипьеро ссорились и таскали друг друга за волосы. И дорогая мама самой Нериссы была вспыльчивой особой, склонной пронзительным голосом выражать свое неудовольствие, она могла выплеснуть ведро воды или кувшин оливкового масла на своих детей и мужа, если считала это нужным. Но у Порции была совсем другая манера спорить. Кажется, она изучала дебаты как вид искусства и теперь с холодной страстью следовала их правилам в своих речах. Она никогда не показывала, что разозлилась; никогда не повышала голоса, за исключением того, когда этого требовали законы риторики. Однако она кидалась, как кошка на мышь, на нелогичные высказывания в манере, которая часто смущала, но и восхищала Нериссу. Порция много читала: греческие и латинские книги в оригинале, комментарии к Библии, канонический закон. Нерисса мало что читала, кроме Библии в доме ее первого хозяина в Венеции.

Но две женщины в эту ночь говорили обо всем или, почти, обо всем: о войне между католическими государствами и Османской империей, о странном поведении англичан в Венеции, о правильном сборе урожая винограда (об этом Нериссе было что сказать, хотя Порция доказала ей, что по некоторым пунктам она ошибается). Слушая Порцию, Нерисса испытывала удовольствие, барахтаясь в море красноречивых рассуждений. Она ощущала себя Иродом, слушающим Иоанна Крестителя. Порция раздражала и сбивала ее с толку, но ей нравилось ее слушать.

А говорила Порция почти всю ночь. Она продолжила анализ дебатов между епископами церкви, свидетельницей которых была, когда делала свои записи в тени как секретарь и ей приходилось прикусывать себе язык, сказала она Нериссе, чтобы не начать поучать этих ученых мужей.

— Их всех буквально затрясло от гнева, когда Венеция отказалась признать власть папы! — ликующе сказала она, подливая себе вина.

— Венеция — что? — переспросила Нерисса.

— Сопротивление. Нежелание! Венеция — купеческое государство, как и должно быть. Оно процветает от торговли. Церковные деятели не могут понять, что независимость Венеции от Рима дает ей свободу и благосостояние. Ах, как мне хотелось сказать им, что власть церкви, навязанная народам, в конце концов ляжет тяжелым грузом, то есть налогом, на их собственную казну! Почему бы не дать государствам возможность процветать и потом получать с них свою десятину?

— Но как церковь могла бы принудить Венецию, подчиниться ей?

— У вас есть какая-нибудь еда? — неожиданно спросила Порция. — Будьте добры, — добавила она, когда Нерисса встала, чтобы вызвать колокольчиком слугу. — У меня есть манеры, знаете ли, но только когда они мне нужны. А мы ведь сестры, не правда ли?

— А сестры могут рыгать в присутствии друг друга, это вы имеете в виду? — заметила Нерисса, направляясь к двери.

Порция засмеялась ей вслед.

— Хорошо сказано! Я постараюсь не рыгать.

Нерисса поговорила со слугой, слегка приоткрыв дверь. Она платила ему лишнюю монету, и он не рассказывал кардиналу о ее посетителях, но Порция была явлением настолько диковинным, что она предпочитала, чтобы ее слуга слышал только голос ее гостьи. Женщина в панталонах под церковным облачением была бы, возможно, для молодого человека настолько необычным явлением, что он не смог бы промолчать об этом, даже за дукат.

— Но вернемся к моему вопросу! — сказала Нерисса, снова садясь на диван.

— Я о нем не забыла, — ответила Порция. — У церкви непростые отношения с Венецией. Как может существовать здесь смешанное государство? — удивляются церковники. Государство бывает или христианское, или языческое. Обсуждался, в частности, вопрос о том, что Венеция укрывает мавров и евреев, не требуя их обращения в христианскую веру.

Порция понизила свой и без того низкий голос и воздела кулак в воздух.

— «Ни одно христианское государство не может пережить такое! — возвестил епископ Дембо. — Османы нас разрушат!»

— Ах, чудесно! Если бы вы украли одежду епископа, а не смиренного служки, возможно, вы смогли бы тоже произнести речь!

— И сказать им всем, если бы меня разоблачили, что одеяние принадлежит синьорам государства, а не церкви? Да, то был бы веселый диспут! Эта мысль пришла мне на ум слишком поздно, дорогая Нерисса. Хотя я и хотела произнести речь даже как служка. Я хотела сказать епископу Дембо, что в своих собственных странах османы позволяют христианам, евреям и маврам жить бок о бок.