Наталья Калинина - Останься со мной навсегда

Чувства представляли для нее намного больший интерес, нежели факты. Впрочем, фактов в дневнике было мало, можно сказать, совсем не было. Были лишь признания — ее и его, в которых бесконечная нежность переплеталась с неистовой, обжигающей страстью…

«Я буду до бесконечности целовать твои ресницы, и мне все равно, если тебе это надоест».

«Мне это никогда не надоест, Констанс… Но почему такой интерес к моим ресницам?»

«Не знаю. А может, знаю. Когда ты смотришь на меня, мне хочется целовать твой взгляд…»

«Это потому, что я восхищаюсь тобой?»

«Нет. Неужели ты думаешь, что я так эгоистична?»

«Это называется не эгоизмом, Констанс».

«Как же это называется?»

«Я не помню, Констанс. Не заставляй меня шевелить мозгами сейчас. Мой мозг пребывает в состоянии невесомости — и ему там очень даже уютно».

«Там — это где?»

«В невесомости, Констанс. Невесомость — это очень уютная среда для обитания. Это то же самое, что Вечность».

«А откуда ты знаешь, что в Вечности уютно? Может, там холодно и пусто?»

«Там не может быть ни холодно, ни пусто, Констанс. Мне ведь никогда не бывает холодно или пусто, когда я с тобой».

Она знала на память их диалоги. То, что она читала, моментально отпечатывалось в ее мозгу, и уже ничто не могло выдворить оттуда этих двух влюбленных, которые выражали свои чувства — и чувствовали — в точности так же, как она.

Эта абсолютная схожесть между чувствами матери и ее собственными мучила ее больше всего. Наверное, она смогла бы смириться с тем, что он когда-то любил ее мать, если бы у них все было по-другому, не так, как было у нее с ним. Но ее мать испытывала к нему в точности те же чувства, что и она…

А он? Что чувствовал к ее матери он?

То же самое, что чувствовал к ней, Веронике. Только тогда это было наверняка сильнее. Ведь первое чувство всегда самое сильное… Потом — это уже повторение, сентиментальное возвращение в некогда пережитое…

Она привыкла верить в единственность их любви. В единственность своей собственной любви — и в единственность его любви к ней. И он сделал все, чтобы она в это поверила. Он говорил ей, что таких, как она, больше нет и быть не может… Но ведь те же слова он говорил ее матери четверть века назад! Где же тогда единственность?

Нет, она ни в чем не винила его. Было бы смешно винить его в том, что он нашел в ней любовь своей юности… Он и сам наверняка не понимал этого. Двадцать пять лет — очень долгий срок. Мог ли он помнить сейчас свои чувства той поры? Конечно же, нет. То есть он помнил о них, но чисто подсознательно — помнил и желал пережить вновь. И опять-таки подсознательно, он искал девушку, которая чем-то напоминала бы ему любовь его юности — Констанс. Она походила на мать лишь отдаленно, но этого оказалось достаточно.

Тогда, во время пробы, он бросился к ней сломя голову — так, как будто узнал… И действительно в ту минуту она прочла в его взгляде узнавание. Это было опять же чисто подсознательное узнавание — но подсознательное в нас бывает иногда сильнее сознательного… Даже не иногда: всегда. Ведь и любовь по сути своей подсознательна — никто никогда не сумеет объяснить, как и почему она возникает. Он был очень искренним человеком — он бы наверняка сказал ей об этом, если бы понял, что она напоминает ему ту самую девушку, которая была его первой любовью.

«Ты похожа на русалку, Констанс, — снова зазвучали в голове слова одного из их диалогов. — У тебя светлые волосы и зеленые глаза. Я в детстве представлял себе русалок именно такими».

«Ты верил всерьез в существование русалок?»

«Конечно. В детстве человек верит во все, в том числе в себя самого… Правда, в себя самого я до сих пор верю».

«Мне все говорят, что у меня глаза, как у кошки».

«В тебе нет совершенно ничего от кошки, Констанс. У кошек хитрые глаза — они всегда как бы себе на уме. А у тебя глаза наивные. Наивные и бездонные, как море… Мне очень нравится твоя наивность».

«Я вовсе не наивная — это тебе так кажется».

«Нет, Констанс, ты наивная. Ты даже сама не знаешь, как ты наивна… Кстати, наивность — явление крайне редкое среди актрис. Но очень частое среди русалок».

«Так, значит, ты окончательно причислил меня к категории русалок?»

«Конечно. Кстати, знаешь, кто был моей первой любовью?»

«Кто?»

«Та русалочка из сказки, которая выкинула плавники, потому что слишком любила рыбака — а может, они просто вышли из моды… Я пошутил, Констанс. Ты сама прекрасно знаешь, кто моя первая любовь, — ты видишь ее каждое утро в зеркале, когда гример готовит тебя к съемке. Но это вовсе не отрицает того факта, что ты — русалка».

«Я согласна быть русалкой, если так хочется тебе, — с плавниками или без».

«Я предпочитаю тебя без плавников, Констанс. Плавники, наверное, очень колючие… А если серьезно — знаешь, я думаю, каждый мужчина в глубине души мечтает о том, чтобы его полюбила русалка. Русалки умеют любить самоотверженно».

Она-то думала, что он любил в ней ее саму, а теперь выяснилось, что она была всего лишь жалкой копией его первой любви.

Он сказал, ему кажется, что она всегда была рядом. Это, наверное, потому, что он уловил в ее облике уже знакомые черты. Ее же это навело на мысль, что они уже были вместе когда-то раньше — в прежних жизнях, в предыдущих воплощениях… Это делало их любовь чем-то бесконечным, находящимся вне пределов времени. То чувство, которое соединило их в этой жизни, как будто бы указывало обоим путь в бессмертие…

А оказывается, все объяснялось так просто и банально! Разочарование на какое-то мгновение взяло верх над болью. Нет, она не разочаровалась в нем — ведь он и сам не понимал, чем было порождено его чувство к ней. Она разочаровалась в жизни вообще, в бытии как таковом. Она-то думала, что существует какая-то особая — вселенская — логика, которой следуют избранные и которая помогает этим избранным обрести друг друга в новой жизни, в новом воплощении… Абсурд, да и только.

Но как объяснить то, что она тоже его узнала? Как объяснить озарение, пришедшее к ней в ту минуту, когда он выбежал на сцену? Когда, взглянув на него, она подумала… Нет, она ничего не подумала в ту минуту — она была слишком поражена, увидев его, чтобы думать вообще. Она просто почувствовала, что он — он.

Генетики утверждают, что талант может передаваться по наследству от родителей к детям — и это действительно доказано историей. Она не унаследовала от матери ни один из ее талантов и внешне походила на нее лишь отдаленно, а по характеру вообще была совсем другая. Но ей передалось от матери самое главное: ее любовь. Любовь матери к парню с лучистыми глазами и до дерзости обаятельной улыбкой, которая словно обещала тебе вечный праздник, уже была заложена в ней, когда она родилась на свет. Портрет, написанный матерью, был лишь жалкой копией того образа, который все это время жил в ее, Вероники, сознании незаметно для нее самой, и чисто интуитивно она искала его черты в окружающих ее мужчинах… Вот как, оказывается, все это объяснялось: ее многочисленные — и всегда поверхностные — увлечения, а потом — это невероятное узнавание, когда она встретила его.