Кайл Онстотт - Хозяин Фалконхерста

— Я подумал, что смогу сделать из него слугу в доме, раз вы говорите, что он приучен к домашним условиям. Вон тот паренек, — он указал на Бенони, — был слугой моего внука. Теперь мне придется обучить обязанностям слуги другого молодца, прежде чем мы отправимся в Новый Орлеан. Поэтому я и уцепился за, вашего Джубала. Он — как раз то, что мне нужно. И на развод он бы сгодился. Я питаю слабость к породе ибо.

После долгого колебания Гетти ответил:

— Если он так вам нужен, мистер Максвелл, я вам его продам.

Джубал начал одеваться. Иов и Стоун подошли к нему со слезами на глазах и по очереди обняли. Троица казалась совершенно неразлучной.

— Продам, мистер Максвелл, но при одном условии: если он сам согласится. Я еще никогда не продавал своих негров и впредь не собираюсь, но вы — другое дело: я знаю, что вы будете добры к нему.

— Сколько вы за меня выручите, масса Джим? — спросил Джубал, высвобождаясь из объятий отца и деда.

— Даже не знаю, Джубал. Масса Максвелл еще не назвал цену.

— Если цена окажется высокой, масса Джим, то вы сможете приобрести женщину в помощь миссис Элизе. — Джубал воодушевился. — Она стареет и не может обойтись без помощницы. У отца появится женщина, которая нарожает вам от него новых слуг. Я не хотел бы с вами расставаться, масса Джим, но я забочусь о миссис Элизе.

— Джубал прав, мистер Максвелл. Моя жена нездорова, а помощницы у нее нет с тех пор, как умерла Эгги. Если Джубал хочет, то мы договоримся.

— Вы когда-нибудь спаривали этого парня, мистер Гетти?

— Не спаривал, потому что не с кем было. Я как раз собирался попросить у мистера Холдернесса разрешения спарить Джубала с одной-двумя из его девок, чтобы парень познал женщину, но на развод он еще молод. Соку в нем полно, мистер Максвелл: он еще его не расходовал.

— Да, похоже, — согласился Хаммонд. — Даю вам за него тысячу двести долларов. За восемьсот вы купите подходящую женщину, а четыреста — ваша чистая прибыль.

— Продайте меня, масса Джим! Глядите, как много я стою! — Джубал смеялся и плакал одновременно.

— Я хотел бы забрать его прямо сейчас. — Хаммонд встал и протянул Гетти руку в знак заключения сделки. — Только у меня нет с собой таких денег.

— Можете прислать мне их потом. — Гетти распирало от гордости: ведь он совершил сделку с самим Хаммондом Максвеллом! — Ваше слово многого стоит. Вы окажете мне честь, если согласитесь разделить с нами трапезу. Ничего особенного предложить не могу, но прошу отведать то, что есть.

— Благодарю, мистер Гетти, но нам пора возвращаться в Фалконхерст. Впрочем, я говорю за одного себя: возможно, эти джентльмены откликнутся на ваше приглашение.

— С удовольствием, — воспрял духом Скэггз. — У нас сегодня маковой росинки во рту не было!

Хаммонд дождался, пока Джубал простится с отцом и дедом, и позвал его в фургон. Новый раб уже уселся позади Драмжера, а Иов и Стоун все отказывались отпускать его руки.

Хаммонд уже поставил носок сапога в стремя, готовясь вскочить в седло, но передумал и вернулся к тому месту, где лежали Регина и Бенони, и надолго застыл, глядя на них. Потом он подошел к покачивающемуся на ветерке трупу Нерона. Опять почувствовав тошноту, он сделал над собой усилие, чтобы не опозориться вторично. Теперь он понимал, почему так настаивал на приобретении Джубала: Регина, Бенони и Нерон символизировали смерть, а Джубал — торжество жизни. Благодаря ему в Фалконхерсте прибавится самцов и самок. Хаммонд никогда не возвращался домой с пустыми руками — таково было его правило. Даже продав в Новом Орлеане очередную связку рабов, он обязательно привозил домой других. Сегодня он лишился сразу троих, однако то, что он нашел кого-то им на замену, ослабляло чувство утраты. Он вернулся к коню, помахал рукой новым знакомым, запрыгнул в седло и поскакал через брод к дороге, ни разу не обернувшись.

Зато Драмжер обернулся, когда Олли стегнул коней и пустил их рысью. Негры уже копали могилы, а длинное тело Нерона по-прежнему покачивалось на весу. Стоун полез на дерево, чтобы обрезать веревку. Драмжер взглянул на плачущего Джубала.

— Тебе обязательно понравится в Фалконхерсте, парень. Если масса Хаммонд позволит, можешь лечь спать рядом со мной. Тебе будет не так одиноко.

Джубал поднял заплаканное лицо и попробовал улыбнуться.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Драм Мейджор. Но все называют меня «Драмжер».

— Смешное имя! Но ты мне нравишься, Драмжер. Мы подружимся.

— Да, Джубал, конечно, подружимся.

Несмотря на незапланированные потери времени, намеченное прибытие в Новый Орлеан никак нельзя было откладывать. Продажа рабов из Фалконхерста была шумно разрекламирована по всему рабовладельческому Югу. Многочисленных покупателей было немыслимо заставлять ждать.

В этом году, ввиду запаздывания с подготовкой, Хаммонд решил опробовать новое средство доставки партии рабов из Фалконхерста в Новый Орлеан — по железной дороге. Прежде семья выезжала в сияющей четырехместной коляске впереди длинного каравана из фургонов, где тряслись женщины, за которыми плелись пешие мужчины. Однако такое путешествие оказывалось слишком продолжительным, и Хаммонд, на счету которого было уже несколько таких вояжей, всегда испытывал беспокойство по поводу ночлега. Если свое гостеприимство предлагал кто-нибудь из зажиточных плантаторов, рабов можно было накормить и уложить спать в специальных помещениях, но иногда приходилось останавливаться в тавернах, что было сопряжено с дурным размещением рабов. В хорошую погоду они могли ночевать и в поле, но в ненастье Хаммонд не позволял им оставаться под открытым небом. Он вложил слишком много денег и труда в их выращивание, чтобы подвергать опасности воспаления легких. Переход занимал неделю, а то и больше, так как приходилось приноравливаться к скорости пешего каравана. К месту все прибывали уставшими, и рабы на протяжении нескольких дней набирали форму в бараке, отъедаясь и восстанавливая силы.

Другие работорговцы отдавали предпочтение железной дороге. В этом году Хаммонд решил последовать их примеру. Он провел переговоры в Вестминстере и добился отдельного состава до самого Нового Орлеана, без пересадки в Мобиле.

Выход из Фалконхерста был назначен на вечерний, сразу после ужина, час. Утром, после ночного перехода в Вестминстер, предстояла погрузка в вагоны. Накануне выхода на плантации царила радостная атмосфера. Конечно, кое-кто из молодых людей, а тем более женщины страшились разлуки с привычной обстановкой, в которой они родились и выросли, однако с раннего детства их учили относиться к этому событию как к поворотному пункту в жизни, поэтому никто, несмотря на переживания, не согласился бы остаться в Фалконхерсте. Ведь им предстояло нечто вроде торжественной церемонии по выпуску в свет. Их ждал выход в большой мир, открывавшийся в награду за прежние достижения. Занять место в караване мог только достойный. Порченые, негодные, увечные, уродливые заранее отбраковывались и сбывались странствующим работорговцам. В Новый Орлеан отправлялись только сливки плантации: силачи-красавцы и красавицы, доказавшие выдающуюся плодовитость. Будущее рисовалось им в радужных красках: любой паренек мечтал об участи племенного жеребца на большой плантации, любая девушка — о заманчивой роли племенной кобылы. Они знали, что, будучи рабами из Фалконхерста, представляют собой аристократию среди слуг Юга. Гордость, нетерпение познакомиться с большим городом, виды на будущее — все это делало их сговорчивыми и послушными.