Наталья Калинина - Любимые и покинутые

— Ты смотришь на меня как-то странно, — сказала Маша. — Ты словно… мужчина, которому я нравлюсь.

— Глупости. — Ната вспыхнула. — Мужчинам нравимся не мы, а определенные наши органы. А ты мне нравишься вся. Разве это плохо?

— Не знаю, — честно призналась Маша. — Я слышала, бывает, женщина что-то делает с женщиной Я не знаю, что именно. Вроде бы при этом она испытывает оргазм. Это должно быть очень противно.

— Почему? — удивилась Ната, присаживаясь рядом с Машей на землю и кладя ей на грудь ладонь. — Наоборот, противно с мужчинами — они все хотят только свою похоть удовлетворить, а о нас совсем не думают.

— Неправда! — Маша крепко сжала бедра и прикрыла ладонью лобок. — Как пошло и гадко говорить об этом с женщиной. Я… я никогда ни с кем об этом не говорила.

— Дурочка моя… С кем, как не с женщиной, поговорить об этом? — Ната притронулась пальцами к соску, и грудь Маши напряглась.

— Тебе неприятно, да? — спросила Ната.

— Мне… странно. Неприятно, потому что это делаешь ты, а вообще мне нравится, когда к моему телу прикасается тот, кого я люблю.

— Обычно они прикасаются лишь для того, чтобы сделать нам больно. — Ната сняла с Машиной груди ладонь и сказала: — Пошли, я искупаю тебя в реке. Помою тебе волосы. Разотру полотенцем. Сегодня в реке очень теплая вода…

Они плескались в маленькой купальне, сделанной Натой — четыре колышка с перекладинами, на которые она повесила старые вылинявшие тряпки. Ветер то и дело вздымал их ввысь, обнажая купальню, но вокруг не было ни души, разве что стрижи да чайки — им же до двух купающихся женщин не было никакого дела.

Толя спал в дальней комнате окнами на поросшую сосновой рощей гору. В эту комнату можно было войти только через так называемую кухню, где стояли буфет с посудой и большая печь — ею, разумеется, не пользовались. Окна Толиной комнаты были расположены высоко над землей — чуть ли не в рост взрослого человека — коттедж стоял на массивном фундаменте.

Толя обычно рано уходил к себе — сразу после чая, Устинья с Машей иногда еще сидели на веранде, о чем-то вяло разговаривая. Или же Маша читала книгу, а Устинья вязала длинный свитер — Маша еще весной принесла из школы картинку с этим свитером из польского журнала. Ей очень хотелось быть похожей на девушку с той картинки. Свитер в общем-то был ни при чем.

Обычно Толя читал Библию, но сегодня он, проходя к себе, поднял с пола возле Машиной раскладушки книжку. Он не собирался ее читать, а только заглянуть в нее и положить на место — тетя Капа запрещала ему читать что бы то ни было, кроме Библии и школьных учебников. Правда, живя еще у бабушки, он прочитал «Угрюм-реку», неизвестно каким образом попавшую в деревенский дом. Он мало что понял из книги, хотя читал ее с интересом. Библия была ему понятней — в ней говорилось о том, как должен жить человек. В той книге, которую он прочитал у бабушки, люди жили совсем не так, как учила Библия.

Он зажег настольную лампу на столе и открыл наугад книгу.

«— Я хочу тебя — сейчас же — давай поедем в отель, — читал Толя. — Хочу тебя, хочу тебя…»

Он захлопнул книгу и закрыл глаза. Эти слова мужчина говорил женщине. Он ее хотел. Что это значит — хотеть женщину?

Толя бесшумно разделся, оставшись в одних трусах, выключил лампочку и лег под простыню. Им вдруг овладело величайшее беспокойство, словно кто-то внутри него знал значение этих слов, которые его волновали, но не хотел рассказывать об этом.

Он откинул простыню, встал на колени на голый шершавый пол и начал шептать слова вечерней молитвы. Но губы повторяли их механически, разум же никак не хотел подключаться. Закончив молитву, Толя сказал от себя, и это уже не было механически, а исходило от разума: «Господи, спаси и сохрани меня от всяких грехов и напастей. Не позволь нечистому овладеть моей душой. Оставь ее чистой, непорочной. Господи, не забывай раба твоего Анатолия, как он не забывает тебя». Толя часто обращался к Богу своими словами, а не теми, какие твердил священник. Ему казалось, что в такие минуты Бог всегда слышит его.

Молитва слегка успокоила его, он снова залез под простыню, накрылся ею с головой. Странная книжка… Маша все время читает такие книжки. Наверное, она понимает, что в них написано. Маша и в кино ходит. Он же за всю жизнь был в кино три раза. Это были фильмы про революцию и войну, и женщин в них было трудно отличить от мужчин.

Он задремал под шелест кустов возле своего окна. Где-то на горе кричал филин, в траве посвистывали перепелки. Ему снилось, как он качается на волнах, как одна, особенно высокая, на гребне которой он внезапно очутился, вот-вот обрушит его с размаху на стену из белого камня. А на вершине этой стены сидит, свесив босые ноги, Маша и улыбается ему.

Волна несла его все ближе и ближе. «Эй, вот тебе мои руки!» — крикнула Маша. Кажется, он протянул навстречу ей свои и тут же проснулся.

— Эй! — услышал он сквозь шелест листьев за окном. — Эй, проснись же — здесь так темно и страшно.

Он вскочил и перегнулся через подоконник, вглядываясь в темноту. Маша стояла в самой середине олеандрового куста и протягивала к нему руки. Она была в длинной белой рубашке и с распущенными по плечам волосами.

— Возьми меня к себе — здесь так холодно и страшно.

Толя влез с ногами на подоконник и протянул ей руки. Она схватилась за них, оттолкнулась ногами от земли, и они очутились лицом к лицу на подоконнике. Это обстоятельство невероятно смутило Толю — почему, он сам не знал. Маша сказала:

— Я никак не могла заснуть. Сегодня нет луны и звезд, и мне стало страшно. Мне кажется, вот в такие темные ночи случается конец света Ты веришь в конец света?

— Да, но когда он наступит, ты и знать об этом не будешь. Наоборот — тебе будет весело Зато потом…

— Что потом?

— Потом с нас всех спросится за наши грехи.

— А если у меня их нет?

— Так не бывает. Мы все-все очень грешные.

— Но ведь ты сам говорил, что Бог добрый и всех прощает.

— Самый добрый Иисус Христос. Он добрее всех на свете.

Теперь они стояли посреди комнаты, не прикасаясь друг к другу. Маше очень хотелось коснуться Толиных волос, плеча, но она почему-то боялась это сделать. Наконец она сказала:

— Давай сядем на кровать и поговорим, а? Про Бога, про все, что хочешь.

Не дожидаясь его согласия, она забралась на кровать с ногами и села, оперевшись спиной о подушку. Толя сел с краю, возле Машиных ступней.

— Мне кажется, время летит так быстро, а я еще ни разу не влюблялась и даже не целовалась, хотя почти все девчонки в нашем классе уже целовались, — сказала Маша. — Ты умеешь целоваться?

— Да. А разве это трудно? Неужели ты никогда не целовала маму или тетю Устинью?

Маша звонко расхохоталась.