Елена Кривская - Глинтвейн на двоих

— Трудно определить. Ну, более решительный, что ли. И это мне нравится.

— А прежний — не нравился?

— О чем ты? Ты ведь знаешь, что первый шаг сделала я… Но ты знаешь: женщине не всегда приятно быть на шаг впереди. Хочется быть слабой, неуверенной. И чтобы тебя вела твердая рука. Женщина ценит в мужчине не столько силу, сколько надежность…

Он помолчал.

— Так ли, Аня? Я не торопился бы говорить за всех женщин. Я, например, знал одну, которая…

— Которая не ценила в мужчине надежность и постоянство?

— Пожалуй, так.

— И это была… твоя жена?

— Да. Она искала чего-то другого. Во всяком случае, не надежности. И этого другого во мне, по-видимому, не оказалось. Как это ни прискорбно.

Была короткая пауза. Аня молчала, осмысливая услышанное. Дорога тем временем выпрямилась в широкую магистраль, движение становилось все более оживленным. Наконец, Аня медленно заговорила, подыскивая нужные слова.

— Мне кажется, этой женщине следовало бы искать не в других, а в себе.

Он молчал.

— И больше об этом не думай, — решительно закончила Аня. — Лучше следи за дорогой. Смотри, какое сумасшедшее движение на шоссе, а ты везешь даму. И обязан вернуть ее родственникам целой и невредимой.

Солнце, ставшее белым, по-прежнему источало чистоту, свежесть и мороз. У Ани захватило дух, когда профессор вел ее по обледеневшей дорожке между яблонь и вишен, примыкавших к даче. Изморозь на коре и ветках блестела и переливалась холодными искрами, так, что Аня вообразила себя в антикварной лавке, переполненной хрусталем. Скромный домик, сложенный из красного кирпича, был посеребрен инеем, легшим на крышу и по краям мансарды, отчего имел праздничный вид. Но огромный навесной замок, покрытый свежей ржавчиной, долго не поддавался, уподобив профессорские хоромы сказочной пещере Сезам. Профессор возился с ключом, пробуя повернуть его в замочной скважине, пока Аня не переняла ключ, а профессора послала к машине за масленкой. В ее нежных руках замок сразу сдался, щелкнул и раскрылся.

Аня не часто, а вернее, никогда не бывала на профессорских дачах и слабо себе представляла, как они выглядят внутри. Наверное, в большинстве своем они были намного роскошнее этой. Но здесь она сразу отметила несколько вещей, которые ей поправились. Старомодный, некрашеного дерева буфет, крепкий, прочно сбитый обеденный стол и широкая, удобная деревянная кровать. Но всего великолепнее здесь был камин — огромный, с полукруглым жерлом, напоминавшим разверстую пасть допотопного дракона. Потухшие угли, закопченные кирпичи напоминали о том, что не так давно дракон жарко дышал огненной пастью, а сейчас дремлет, ожидая лучших времен.

— Ты собираешься затопить камин? — спросила Аня, с почтением заглядывая в драконью пасть.

— Обязательно, — рассеянно ответил профессор, развязывая непослушный узел вещмешка, извлекая из него термос, какие-то пакеты и свертки. Время от времени он искоса поглядывал на Аню, как будто боялся, что ей не придется по душе его загородная вилла.

— Сыро, неуютно, да? — спросил он наконец.

— Станет жарко, если тут хорошенько похозяйничать, — улыбнулась Аня. — А вообще, интересно было бы побывать тут летом.

— Увидишь великолепные грядки с чертополохом, — отозвался он и добавил со вздохом: — Все из-за того, что нет…

«…Что нет хозяйки», — в мыслях завершила Аня. Ей захотелось осмотреть мансарду, и, пока профессор возился с вещами, она начала осторожно подыматься по крутой, почти вертикальной лестничке. Мансарда была неким подобием профессорского кабинета — ряды полок, предназначенных для книг, огромный письменный стол, диванчик.

Летом здесь запахнет древесной смолой, нагретым деревом и травами — если подвесить под потолком связки сухой полыни и пижмы. Профессор будет в уединении часами работать над монографией про Анакреонта или другого древнего грека. А она внизу — хлопотать у очага, а вечером тихонько поднимется на мансарду по крутой лестнице и позовет профессора ужинать. Он попрощается с призрачными, глядящими на него из древности, поэтами и спустится вниз, где его будут ждать очаг, еда и женщина. Они мирно, неторопливо поужинают, зная, что завтра наступит такой же долгий летний день. А солнце в это время будет столь же неторопливо менять цвета, — ромашковый, яичный, малиновый. Они еще немного посумерничают, не зажигая лампы, а потом профессор поможет ей убрать со стола. Они сядут рядышком на крыльце и будут молча смотреть, как гаснет последний осколок солнца, подобно остывающему кусочку металла в кузнице. Потом…

Совершенно разнежившись, в сентиментальном настроении она спустилась вниз. Профессор по-прежнему был озабочен.

— Наколю дров для камина, — сказал он, доставая топорик, — а ты разберись с продуктами.

Она отметила, что впервые профессор обратился к ней как к хозяйке.

У разверстой пасти драконоподобного камина выросла груда смолистых поленьев, которые, казалось, источали слабое тепло, еще не начав гореть. Профессор предложил развести огонь и перекусить. Но Аня, выглянув в окно, обнаружила, что солнечный диск уже достиг невысокого зенита и начал скатываться вниз, на зубчатый, похожий на волчью челюсть, край елового леса. До сумерек оставалось немного времени, и она предложила пройтись.

На дереве висело одинокое, седое от мороза яблоко. Профессор сорвал его и подал Ане. Она сгоряча надкусила промерзшую твердь — и впервые поняла, что ей холодно. Вдоль позвоночника забегали ледяные мурашки. Но она хотела во что бы то ни стало посмотреть на озеро, и он повел ее по краю заиндевевшего озимого поля, на котором неторопливо жировал крупный заяц — при их приближении он сорвался с места и большими скачками понесся к ельнику. За полем началась низина, испещренная замерзшими лужицами, в конце которой холодно поблескивало озеро. К воде, однако, пройти не удалось — из-за того, что Ане взбрело в голову походить по хрустящим, насквозь промерзшим лужицам. Одна из таких лужиц оказалась глубоким следом коровы, затянутым сверху тонкой ледяной коркой. Аня провалилась по щиколотку в ледяную, обжигающую холодом, воду.

После этого происшествия они, взявшись за руки, бежали к даче. Он не выпускал ее руки, несмотря на одышку, от которой, казалось, разорвутся легкие. Заметив это, она сбавила темп, сказав, что изнемогает. Но он велел ей не валять дурака, а бежать изо всех сил, если не хочет схватить воспаление легких.

В доме он заставил ее разуться, уложил на кровать и набросал сверху все имеющиеся на даче одеяла и шубы. Став на колени перед ложем, начал энергично растирать ее ноги, начиная с маленьких, побелевших ступней. Аня ворочалась под грудой одежек и хихикала, уверяя, что умирает от щекотки. Он не удержался и на секунду прижал начавшую теплеть маленькую ступню к своей щеке.