Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Он повернулся спиною к вечернему закату и поглядел на бледное лицо Стива Гэргрэвиза с таким же удовольствием, с каким глядел на природу в самом прелестнейшем ее виде.

— Длинный день, — сказал он, — адски скучный день. Слава Богу, он прошел.

Странно, что когда он произносил эту нечестивую признательность, никакое предчувствие будущего не замедлило биения его сердца, не оледенило пустые слова на его губах. Если бы он знал, что скоро случится; если бы он знал — благодаря Бога за исчезновение одного прекрасного летнего дня, который никогда не должен был воротиться с своими двенадцатью часами возможности для добра и зла — конечно, он бросился бы на землю, пораженный внезапным ужасом, и громко бы заплакал о постыдной истории своей прошлой жизни.

Он никогда не проливал слез после своего детства, кроме одного раза, и тогда эти слезы были жгучими каплями ярости и мстительного бешенства от уничтожения одного великого плана в его жизни.

— Я поеду сегодня в Донкэстер, Стив, — сказал он Гэргрэвизу, который стоял, почтительно ожидая приказаний своего господина и наблюдая за ним, как наблюдал целый день украдкой, но беспрестанно. — Я проведу вечер в Донкэстере и… и… посмотрю, не узнаю ли чего о сентябрьских скачках, не то, чтобы стоило чего-нибудь ожидать от этих кляч, — прибавил он с презрением к возлюбленным конюшням бедного Джана. — Нет ли тут такой повозки, в которой я мог бы доехать? — спросил он Стива.

Мистер Гэргрэвиз отвечал, что есть кабриолет, в котором ездил только мистер Меллиш, и гиг, в котором главные слуги ездили в Донкэстер, и крытая повозка, в которой конюхи ездили в город каждый день за провизией для дома.

— Очень хорошо, — сказал Коньерс, — бегите же в конюшню и велите одному из конюхов заложить самого прыткого пони в кабриолет и привести его сюда, да проворнее!

— Но в кабриолете никто не ездит, кроме мистера Меллиша, — сказал Стив тоном испуга.

— Что ж из этого, трусливая собака? — презрительно закричал берейтор, — я в нем поеду сегодня — слышишь? Черт побери этого дерзкого йоркширца! Не поддамся я ему! Он гордится своею красавицей женой? На чьи деньги куплен кабриолет, желал бы я знать? На деньги Авроры Флойд, может быть. И я не должен в нем ездить, потому что милорду угодно возить в нем свою черноглазую супругу! Слушай, ты, безмозглый идиот, и пойми меня, если можешь! — вскричал мистер Джэмс Коньерс с внезапным бешенством, от которого его красивое лицо все побагровело, а ленивые глаза зажглись новым огнем. — Слушай, Стивен Гэргрэвиз! Если бы я не был связан руками и ногами по милости хитрой женщины, я мог бы курить трубку сегодня вон в том доме, а может быть, еще и в другом доме получше.

Он указал пальцем на кровлю и окна, блистевшие на вечернем солнце и видневшиеся из-за деревьев.

— Мистер Джон Меллиш! — продолжал он, — если бы его жена не была чертовкой, с которой не сладит и умнейший человек в целом свете, я скоро заставил бы его запеть. Сходи за кабриолетом! — вскричал он вдруг, — да проворнее! Я не могу равнодушно говорить об этом. Я не могу подумать, как близок я был к получению полумиллиона, — пробормотал он сквозь зубы.

Он вышел на открытый воздух, обмахивался широкими полями своей поярковой шляпы и отирал пот со лба.

— Проворнее! — закричал он нетерпеливо своему слуге, который жадно слушал каждое слово запальчивой речи своего господина. — Проворнее! Я плачу тебе пять шиллингов в неделю не затем, чтобы ты таращил глаза. Ступай за кабриолетом! Я как в горячке, и только быстрая езда поправит меня.

Стив отправился так быстро, как только был способен идти. Никто не видел, чтобы он когда-нибудь бежал, но он имел медленную, извилистую походку, походившую на ползанье пресмыкающихся и не имевшую никакого сходства с движениями ему подобных.

Джэмс Коньерс ходил взад и вперед по лугу перед северным коттеджем. Волнение, заставившее побагроветь его лицо, постепенно прошло, пока он изливал свою досаду нетерпеливыми восклицаниями:

— Две тысячи фунтов, — бормотал он, — жалкие две тысячи фунтов! Менее чем годовые проценты с той суммы, которую я должен был получить с денег, которые я имел бы, если бы…

Он вдруг остановился, пробормотал ругательство сквозь зубы и сердито ударил своею палкою по мягкой траве. Очень приятно, когда мы рассуждаем о нашем несчастье, найти наконец, добираясь до источника этого несчастья, что первою причиною всего были мы сами. Это-то и заставило мистера Коньерса вдруг остановиться в его размышлениях о его несчастьях, пробормотать ругательство и с нетерпением прислушиваться к стуку колес кабриолета.

Стив скоро явился, ведя лошадь за узду. Он не осмелился сам сесть в заветный экипаж и с удивлением глядя на Джэмса Коньерса, как он швырял подушки, обитые шоколадным сукном, перекладывая их половчее и поспокойнее для себя. Мистер Коньерс сел так легко, как только позволяла ему хромая нога, и, взяв поводья от Стива, закурил сигару прежде чем отправился.

— Не жди меня, — сказал он, выезжая на пыльную дорогу, — я ворочусь поздно.

Гэргрэвиз запер железную калитку с громким стуком за своим новым господином.

— А я все-таки буду ждать — бормотал он, смотря, как быстро исчезал кабриолет, который казался теперь черном пятном в белом облаке дыма. — Уж наверно ты приедешь пьяный, и я узнаю что-нибудь из твоей сумасбродной болтовни. Да-да, — сказал он медленным тоном размышления — разговор твой очень сумасброден, я не могу еще разобрать его теперь, но мне все кажется, будто я знаю, что все это значит, хотя не могу понять. Чего-то недостает, и это что-то мешает мне понять.

Он потер свои жесткие, рыжие волосы своими сильными, неуклюжими руками, как будто хотел втереть в свою голову, какую-то недостающую понятливость.

— Две тысячи фунтов! — говорил он медленно, возвращаясь в коттедж, — две тысячи фунтов! Какая гибель денег!

Он сел на ступеньки двери коттеджа покурить окурки сигар, которые его благодетель бросал ему в этот день, но все рассуждал об этом и бормотал:

— Две тысячи фунтов! Двадцать сотен фунтов! Сорок раз пятьдесят фунтов!

И после каждой цифры хихикал, как будто говорить о подобной сумме было уже привилегией. Так влюбленный, в отсутствие своего кумира, шепчет имя своей возлюбленной летнему ветерку.

Последний пунцовый свет на синей воде исчез во мраке, а Стив все сидел и курил и рассуждал, пока не засветились звезды на небесном своде над его головой. Несколько позже десяти часов услыхал он стук колес и топот лошадей на большой дороге и, подойдя к воротам, выглянул через железные перекладины. Когда экипаж въехал в северные ворота, он увидел, что это один из экипажей Меллишского Парка, посланный на станцию за Джоном и его женой.