Мэри Брэддон - Аврора Флойд

— Почему я знаю? — нетерпеливо закричал Коньерс.

Угрюмая глупость Стивена Гэргрэвиза нагнала на щеголеватого Джэмса Коньерса лихорадку досады.

— Почему я могу знать? Разве ты не видишь, что я болен и не могу пошевелиться с этой постели; я сам бы пошел, если бы не был болен. А разве ты не можешь пойти и сделать то, что я тебе говорю, вместо того, чтобы стоять здесь и спорить до тех пор, пока ты сведешь меня с ума?

Стив Гэргрэвиз пробормотал какое-то извинение я угрюмо вышел из комнаты. Красивые глаза мистера Коньерса мрачно проводили его. Состояние здоровья, следующее за пьянством, не весьма приятно, и Коньерс сердился на себя за слабость, которая заставила его съездить в Донкэстер вчера, и изливал свой гнев на единственного человека, который был у него под рукой и рад был дать Стиву неприятное поручение, чтобы тому было так же досадно, как и ему.

— Голова моя кружится, а рука трясется, — бормотал он, лежа один в своей маленькой спальной, — так что не могу держать трубку, пока набиваю ее. В прекрасном положении нахожусь я, чтобы говорить с нею!

Он кинул трубку полунабитую и с утомлением повернулся на изголовье. Жаркое солнце и жужжанье насекомых мучили его. Большая муха летала и жужжала в складках занавесы у кровати, но берейтор был так болен, что мог только ругать свою крылатую мучительницу.

Его разбудил из дремоты дребезжащий голос мальчика в нижней комнате. Он пришел от мистера Джона Меллиша, который желал немедленно видеть берейтора.

— Мистер Меллиш, — пробормотал Джэмс Коньерс про себя. — Скажи своему барину, что я болен и не могу прийти теперь, а приду вечером, — сказал он мальчику. — Ты можешь видеть, что я болен, если у тебя есть глаза, и можешь сказать, что нашел меня в постели.

Мальчик ушел, а мистер Коньерс воротился к своим собственным мыслям, которые, по-видимому, вовсе не были приятны для него. Зажмурив глаза, он впал в дремоту, походившую на оцепенение.

Пока он лежал в этой беспокойной дремоте, Стивен Гэргрэвиз медленно и угрюмо шел по лесу.

Неправильный фасад старого дома виднелся ему через гладкую ширину луга, испещренного цветочными грядами.

Стив в полумраке души своей имел проблески того света, которых совсем недоставало Джэмсу Коньерсу. Он чувствовал, что все это было прекрасно и чувствовал еще более свирепую ненависть к той, чье влияние выгнало его из старого дома.

Дом выходил на юг и венецианские шторы были опущены в этот жаркий день. Стивен Гэргрэвиз поглядел не видно ли его старого неприятеля, Боу-оу, который обыкновенно лежал на широких каменных ступенях перед парадной дверью; но собаки нигде не было видно. Парадная дверь была заперта. Калитка в сад была открыта, вероятно, самим мистером Меллишем потому что этот джентльмен всегда забывал запирать двери и калитки, которые он отворял, и Стив, ободрившись от тишины вокруг дома, осмелился войти в сад и пробрался к окнам с опущенными шторами комнаты мистера Меллиша.

Одна из штор была полуоткрыта, и когда Стивен Гэргрэвиз осторожно заглянул в комнату, он с облегчением увидел, что она пуста. Кресло Джона было несколько отодвинуто от стола, на котором стояли открытые пистолетные ящики. Это с тремя шелковыми носовыми платками, бутылкой масла и куском верблюжьей кожи свидетельствовало, что мистер Меллиш проводил утро в приятном занятии чищенья своего оружия, составлявшего главное украшение его кабинета.

Он имел привычку начинать эту операцию с большими приготовлениями, презрительно отвергал всякую помощь, сильно потел чрез полчаса и присылал слугу кончить это занятие и привести комнату в прежний порядок.

Стив жадными глазами смотрел на ружья и пистолеты: он имел врожденную любовь к этим вещам. Раз он копил деньги, чтобы купить ружье, но в Донкэстере с него спрашивали тридцать пять шиллингов за старинный мушкетон, почти такой же тяжелый, как маленькая пушка; у него недостало мужества; он не мог расстаться с своими драгоценными денежками, одно прикосновение к которым нагоняло трепет восторга в медленное течение его крови. Нет, он не мог отдать такую сумму денег даже за обладание тем, к чему стремилось его сердце; а суровый продавец отказался принимать платеж понедельно. Стивен должен был решиться обойтись без ружья и надеяться, что когда-нибудь мистер Джон Меллиш вознаградит его услуги подарком какого-нибудь оружия.

Но теперь не было надежды на подобное счастье. Новая династия царствовала в Меллише; черноглазая королева, ненавидевшая Стива, запретила ему осквернять ее владения следами его недостойных ног. Он чувствовал, что он находится в опасности на пороге этой заветной комнаты, которую во время его продолжительной службы в Меллишском Парке он всегда считал храмом прекрасного; но вид оружия на столе имел для него магнетическую привлекательность и он не сколько отодвинул венецианскую штору и влез в открытое окно. Там, разгоревшись и дрожа от волнения, он опустился на кресло Джона и начал рассматривать драгоценное оружие и вертеть их в своих неуклюжих руках.

Как ни восхитительны были ружья, как ни приятно было взять револьвер и прицелиться в воображаемого фазана, пистолеты были еще привлекательнее, потому что он не мог удержаться, чтобы не воображать, как он прицелится ими в своих врагов: иногда в Джэмса Коньерса, который обижал его и делал ему горьким хлеб зависимости, очень часто в Аврору, раза два в бедного Джона Меллиша, но всегда с таким мрачным выражением на своем лице, которое обещало мало пощады, если бы пистолет был заряжен и враг под рукой.

Тут был один пистолет, маленький и очень странный по наружности, потому что Стив не мог найти ему пары, который чрезвычайно ему понравился. Это была прехорошенькая дамская игрушечка, такая маленькая, что могла уложиться в карман дамы, но огниво щелкнуло с таким звуком, когда Стивен спустил курок, который не предвещал ничего хорошего.

— Подумаешь, что такая маленькая вещица может убить такого большого человека, как ты, — пробормотал Гэргрэвиз, кивая головой по направлению к северному домику.

Он держал еще пистолет в своей руке, когда дверь отворилась и на пороге показалась Аврора.

Она говорила, отворяя дверь, почти прежде чем была в комнате:

— Милый Джон, мистрисс Поуэлль желает знать, обедает ли сегодня здесь полковник Мэддисон с Лофтгаузами.

Она вдруг отступила, задрожав с головы до ног, когда глаза ее упали на ненавистного Стива вместо знакомого лица Джона.

Несмотря на усталость и волнение, которые она вынесла в эти последние дни, она не казалась больна. Глаза ее сверкали неестественным блеском и лихорадочный румянец горел на щеках. Обращение ее, всегда пылкое, было тревожно и нетерпеливо в этот день, как будто ее натура получила ужасный прибавок электричества, так что она каждую минуту должна была разразиться какой-нибудь бурею гнева или горести.