Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. В ладонях судьбы

Тошан набирался сил со скоростью, обескураживающей Симону. Она достала ему трость, поскольку он настаивал на том, чтобы встать. С Рождества он мог один ходить в уборную, не опасаясь головокружения. Это была наскоро оборудованная комната. Но он даже не думал жаловаться, испытывая огромное чувство благодарности к этим людям, которые спасли ему жизнь и сильно рисковали, укрывая его в своем доме.

Церковные колокола городка били десять ударов, и их глубокий звук отдавался эхом в мансарде, где томился метис. Он ждал прихода своей медсестры с нарастающим нетерпением. «Мне нужны сигареты и книги, — думал он. — Иначе я сбегу отсюда прямо в таком состоянии».

Послышалось характерное царапанье, словно в дверь скребся грызун. Так Симона давала о себе знать. Она считала, что будет вежливее предупреждать своего больного, что она собирается войти.

— Здравствуйте, — с очаровательной улыбкой произнесла женщина. — Брижитт с мужем отправились на мессу. Они взяли с собой Натана, которого мы называем Жаном, чтобы не вызвать подозрений.

Казалось, она испытывает облегчение и гордость от того, что принесла ему теплое молоко с цикорием. Проголодавшийся Тошан поспешил сесть.

— Смотрите, у вас сегодня круассаны. Булочник ухитряется изготавливать их по воскресеньям. Должно быть, он покупает сливочное масло на черном рынке. Я съела один и словно вернулась в довоенный Париж. Ах, парижские круассаны, какое наслаждение! Я также принесла вам варенье и стакан воды.

— Спасибо, я доставляю вам столько хлопот, — мягко произнес Тошан. — Симона, сколько мне еще здесь оставаться? Я хочу услышать ваш медицинский прогноз. Мне нужно выполнить задание, которое я получил в Лондоне. Если бы не это дурацкое происшествие, я был бы уже далеко… Думаю, меня считают погибшим или попавшим в плен к немцам.

— Не могу ничего вам сказать: с пятницы вы не позволяете мне осмотреть рану. Я оставила вам дезинфицирующее средство, мазь и чистые бинты, но я не знаю, насколько вы способны судить о ее состоянии. И дело не только в этом. Мне кажется, что вы также получили сотрясение мозга. Вас нашли под дубом, вы лежали лицом вниз. Мне сказали, что падение произошло с пятиметровой высоты. Тошан, будьте благоразумны: дайте своему организму восстановиться. Вы были без сознания, обескровлены, с высокой температурой. Господь свидетель, я вообще не понимаю, как вы выкарабкались!

— Благодаря вашей заботе, — тут же нашелся метис.

Они быстро поладили и начали обращаться друг к другу по имени. Симона оказалась женщина с веселым и легким характером. После первого осторожного контакта она не обременяла себя условностями, разговаривала много и откровенно. Ее искренность и даже некоторая фамильярность действовали успокаивающе на нервы Тошана.

— У меня для вас сюрприз! — воскликнула она. — Я вам его отдам, если вы позволите мне обработать вашу рану.

— Об этом не может быть и речи! Я знаю, вы сейчас начнете твердить, что я целый месяц находился в ваших опытных руках и ничего не замечал, что вы видели множество других, ассистируя вашему мужу. Но я сам в состоянии о себе позаботиться. Знайте только, что рана мне кажется чистой и заживающей. Однако при ходьбе я испытываю сильную боль.

Симона покачала головой, на ее лице отразилось беспокойство. Наконец, словно нехотя, она вынула из кармана пачку табака и листы папиросной бумаги.

— Я не смогла достать американских сигарет, — с сожалением сказала она. — Свернете мне папироску?

Тошан уже проглотил два круассана с молоком и теперь смаковал варенье. Он чуть не поперхнулся, увидев табак.

— Да вы просто ангел!

— Тише, не кричите!

— Но ведь в доме никого нет!

— Никогда не знаешь, чего ждать. Нужно быть предельно осторожными. И вам следует привыкать разговаривать тише. Ну, так что с папиросой?

Она выложила все необходимое на покрывало. Тошан замешкался.

— Вы что, курите? Моя жена никогда не пробовала, и я этому рад. Это занятие для мужчин, особенно простой табак!

Симона тут же принялась напевать, прикрыв глаза:

— Что это за песня? — с осуждением в голосе спросил Тошан. — Пошлость какая-то.

— Я знаю только припев. Но в Париже она была очень популярна. Мой голос, конечно, не так красив, как у Берт Сильвы. Вы такой строгий, Тошан! С вами дамы не имеют права ни курить, ни петь.

Он наконец решился свернуть ей папиросу, думая об Эрмине.

— Тут вы ошибаетесь. Моя жена — певица. Она пела во многих операх в Квебеке, Монреале и даже Нью-Йорке. В наших краях ее прозвали Соловьем из Валь-Жальбера. Это городок, где она выросла. Некоторые, более поэтичные, предпочитают называть ее Снежным соловьем. Кстати, снег уже выпал? Сколько сантиметров?

Ошеломленная тем, что только что узнала, а также его вопросом, Симона широко раскрыла глаза.

— Не выпало ни единой снежинки. Значит, ваша жена — оперная певица… Она записала пластинки?

— Нет, это было в планах до войны. У нее необыкновенный голос. Журналисты сравнивают его со звучанием хрусталя, но в ее манере исполнения есть кое-что другое. Мина вкладывает частичку души во все свои песни.

Тошан замолчал, к его горлу подступил ком. Он закурил, рассердившись на себя за то, что поддался эмоциям.

— Я глупец! Как и с этим снегом. Полагаю, во Франции не такие снежные зимы, как в Канаде.

— Возможно, мы увидим снег в январе или феврале, — предположила Симона. — Мне очень жаль, вы так погрустнели! Я имела неосторожность напеть эту песенку и напомнила вам о вашей жене, о семье.

— Я не нуждаюсь в песенках, чтобы думать об этом, — сухо отрезал он.

Женщина сильно побледнела и собралась встать.

— Нет, останьтесь, — попросил он. — Простите меня, Симона! Вы балуете меня круассанами, приносите табак, а я веду себя как мужлан. Эрмина часто упрекала меня в том, что мое плохое настроение распространяется на других. Но мне невыносимо сидеть тут взаперти. Вы ничего не знаете о моей прошлой жизни, и это нормально. В наших краях я занимаюсь охотой. Я не могу сидеть дома целыми днями. Зимой я использую любой предлог, чтобы запрячь своих собак и отправиться куда-нибудь на санях. Я могу проехать много миль. Мне нравятся ледяной ветер, мороз, кусающий лицо. Я нуждаюсь в свободе, в просторе…

Зачарованная пылом, с которым Тошан рассказывал о своей родной земле, медсестра села на место и принялась его слушать.

— Мой отец, ирландский золотоискатель, купил разрешение на добычу золота на берегу Перибонки, нашей реки. Это название переводится приблизительно как «песочные берега». Я унаследовал дом, который он построил для нас с матерью. Моя мать умерла в сентябре, когда я жил в казарме под Лондоном. Несчастный случай. Она была такой красивой! Тала-волчица, гордая, высокомерная, но мудрая и щедрая. Скажите, если я вас утомил…