Мари-Бернадетт Дюпюи - Сиротка. В ладонях судьбы

— У меня даже не было никакого предчувствия. Ни один сон не подготовил меня к этой смерти. Ты должна была защитить ее, приглядеть за Кионой. Но ты снова выбрала карьеру! Вместо того чтобы подписывать контракт в Квебеке, тебе следовало разыскать их обеих и жить вместе с ними на берегу Перибонки.

Сейчас он был несправедлив, почти жесток. Эрмина возмутилась.

— Я высказывала тебе свое беспокойство на их счет как раз в Квебеке, — напомнила она ему. — Ты успокаивал меня, утверждая, что твоя мать всегда знает, как поступать! Тошан, как ты можешь упрекать меня в ее смерти? Я не могла отказаться от этого контракта, ведь нам нужны были деньги. Я днем и ночью думаю о Тале, молча оплакивая ее. Я любила ее! И я спасла Киону. Это нужно было делать срочно, понимаешь? Я надеялась, что ты позвонишь, но никак не ожидала, что станешь обвинять меня!

Последние слова отозвались мрачным эхом в ее душе, поскольку она сразу вспомнила о том, как потеряла голову в гостинице.

— Когда тебе плохо, — заметила она, — ты нападаешь на меня: твоя печаль превращается в гнев, и от этого страдаю я!

— Сожалею! Ты меня хорошо изучила, — ответил он более спокойно. — Не обижайся, я получил твое письмо сегодня утром. Можешь себе представить, какой день я провел, оглушенный этой новостью! Смерть мамы кажется мне чем-то нереальным. Я столько месяцев ее не видел! И не смог отдать ей последнюю дань уважения, когда она погрузилась в вечный сон. Ведь я так далеко, под Лондоном. Но к счастью, я пробуду здесь только одну неделю. А потом…

— Что потом? Ты вернешься? Тебе дали увольнительную? О, Тошан, дети скучают по тебе, они были бы так счастливы тебя видеть! А я хотела бы утешить тебя в твоем горе, прикоснуться к тебе, ощутить тебя рядом.

— Я не могу тебе сказать, куда отправляюсь. Одно известно наверняка: увольнительной не предвидится и домой я не возвращаюсь. Если твой отец по-прежнему следит за новостями, то наверняка сможет тебя просветить. Скажи ему, что я сейчас в Лондоне, там, где Шарль де Голль организовал сопротивление правительству Виши. Это вождь «Свободной Франции». Но мне лучше не распространяться на эту тему.

В это самое мгновение Эрмине было глубоко наплевать на военные тайны, на Виши и Шарля де Голля. Ее любимый повелитель лесов не проявил к ней никакой нежности, лишь огорчил своими обвинениями.

— Тошан, скажи мне, что ты меня любишь. Скажи мне, что я по-прежнему важна для тебя! Ты уехал в конце мая, сейчас середина октября, а я получила от тебя всего три письма. К тому же ты холоден и сдержан. Почему? Что я тебе сделала? Я вынуждена жить без мужчины, за которого вышла замуж. Я лишена его поддержки, его любви. Я страдаю от этого! У меня больше нет сил.

Воцарилась глубокая тишина. Она рыдала, раненная в самое сердце, измученная равнодушием мужа.

— Мне кажется, что наша любовь — признанный факт, о котором незачем все время твердить, — наконец сказал он. — Я только что узнал о смерти своей матери, я собираюсь вступить в новое сражение, которое может стать для меня роковым, а ты погрязла в романтизме, как наивная девушка! Я люблю тебя, Мина, часто вечерами мечтаю о тебе и дорого бы дал, чтобы ты оказалась рядом со мной. Но я не единственный в такой ситуации, и многие женщины испытывают то же, что и ты. Мы же не будем без конца причитать на эту тему! Будь сильной, наберись терпения. Что касается меня, я сделаю все возможное, чтобы почтить память Талы, Талы-волчицы, необыкновенной женщины. Это был не ее час, я в этом уверен. Нет, она не умерла, она будет жить во мне, пока я дышу. Я прощаюсь с тобой, милая, на время или навсегда. Крепко поцелуй детей, скажи им, чтобы они были послушными и честными, чтобы хорошо учились. И не забывай, что я люблю тебя, моя женушка-ракушка.

— Нет, пожалуйста, Тошан, не клади трубку! — закричала она. — Не сейчас!

— Мина, мне нечего тебе предложить, кроме своей любви к тебе и к нашим детям. Поддерживай себя лучшими воспоминаниями о нас. Целую тебя.

Послышался характерный щелчок. Обезумев от горя, Эрмина держала в руках трубку, глядя на нее с гневом и отчаянием.

— Тошан, — позвала она, захлебываясь горькими слезами.

Молодая женщина выпустила трубку из рук и, не положив ее на место, бросилась на стоящую рядом софу. Она чувствовала себя разбитой, униженной. Лора подошла к ней на цыпочках и погладила ее по плечу.

— Моя бедная девочка! Поплачь, тебе станет легче.

— Оставь меня, мама. Тошан меня больше не любит, я в этом уверена. Он думает лишь о своей войне, об этой проклятой войне! Мужчины ценят нас только тогда, когда их головы не заняты ничем другим! Они развлекаются с нами, гордятся детьми, которых мы рожаем, и им плевать, если нас это убивает! Бетти умерла в родах! Я ненавижу Жозефа. Он мог бы сдерживать себя, чтобы она больше не беременела!

Никогда еще Эрмина не произносила таких откровенных слов, в которых ощущалось смутное недовольство своим уделом матери и супруги.

— Ну что ты, тише, — проворчала шокированная Лора. — Не дай бог, кто услышит… Мадемуазель Дамасс частенько выходит из класса, и Мирей внимательно следит за нашей личной жизнью.

— Пусть слушают, я говорю, что думаю! — не успокаивалась Эрмина.

— Не суди строго своего мужа, он потрясен смертью матери. Еще несколько недель назад ты бы не стала так реагировать. Но с тех пор как ты увлеклась этим учителем, я тебя не узнаю.

— Мама, не вмешивай сюда Овида. Он совсем другой!

— Разумеется, — насмешливо ответила Лора. — Я предпочитаю не дискутировать на эту деликатную тему. Лучше пойду в кухню к Мирей. Приходится проявлять фантазию с нынешним дефицитом продуктов.

В комнату вошел Жослин. Он все слышал из коридора. Странное возбуждение дочери его расстраивало. Но как ни странно, он лучше понимал ее, чем Лора.

— Пойдем, доченька, прогуляемся вдвоем.

Эрмина встала и взяла его за руку. Ей было хорошо рядом с отцом; его высокая фигура и ласковый голос действовали на нее успокаивающе. Они медленно вышли из дома под раздраженным взглядом Лоры.

— Взгляни на это мягкое октябрьское солнце, — тихо сказал Жослин, спускаясь с крыльца. — Как было бы хорошо с легким сердцем встретить приближающуюся зиму! Бедное дитя, тебе кажется, что твой муж тебя отверг, не так ли?

— Да, — всхлипнув, ответила она. — Даже хуже: мне кажется, что у меня больше нет мужа.

Жослин молча погладил ее по руке. Потом продолжил:

— Твоя мать поделилась со мной своими опасениями. Она боится, как бы ты не совершила глупость, привязавшись к Овиду Лафлеру. Мне непросто говорить об этом: я не привык обсуждать подобные темы с тобой. Однако, если ты поддашься терзающему тебя чувству одиночества, оказавшись вдали от мужа, может случиться беда. Подумай о последствиях.