Анри Труайя - Прекрасная и неистовая Элизабет

— Ну так ты поняла? — продолжал он.

— Да, — ответила она.

— Ты сможешь совершить эту поездку?

— Я попробую все устроить.

— Мы поедем вместе на машине Бернара.

— Я предпочла бы поехать одна.

— Нет, Элизабет! Я поеду с тобой.

— Зачем?

— Так будет вернее… — он закашлялся. — Ты будешь чувствовать там себя одиноко. Доверься мне!

Может быть, он боялся, что в последнюю минуту она переменит решение?

— Как хочешь, — сказала она, пожав плечами.

— Когда мы прибудем на место, я оставлю тебя. Ты будешь ждать меня в клинике. А затем я приеду за тобой и довезу до Парижа.

— Да, Кристиан.

С губы Элизабет слетали слова, но она не чувствовала их движения. Ее голова была как в тумане, тело ничего не ощущало.

— Относительно денег не беспокойся, — сказал Кристиан. — Я их где-нибудь раздобуду.

— Да.

— Ты позвонишь мне, как будешь готова?

— Да.

— Но, конечно, мы еще увидимся. Нам не надо так спешить! Я хотел бы побыть в Париже еще с неделю. Хочешь пить?

Она подумала: «Мне, наверное, следовало бы сохранить ребенка. Воспитать его самой». И тут же в голове возникла картина: расставшись с мужем, отвергнутая родителями, она живет в мансарде чужого дома — люлька рядом с кроватью, спиртовая горелка на туалетном столике, — просыпаясь с рассветом, оставляя ребенка на соседку, она бежит на работу, работает до изнеможения, обслуживая клиентов в большом магазине, экономит деньги на ползунки, пинетки, соски, стареет в одиночестве и лишениях, она видела, наконец, своего сына, ставшего уже взрослым: у него зеленые глаза, очень белые зубы и резкий нахальный смех. Все ее существо напряглось, говоря ей о том, что она заблуждалась. Эта жизнь была не для нее. «Ты не имеешь права родить его…» И опять Кристиан был прав. Значит, надо было соглашаться с чудовищным предложением, которое он сделал ей.

— Я спросил тебя, хочешь ли ты пить! — повторил Кристиан, протягивая ей стакан мутной жидкости, в которой плавали льдинки.

— Что это?

— Джин-фиц.

Пока она с жадностью пила, он снисходительно смотрел на нее:

— Любовь моя! Моя растерявшаяся девочка! На этом свете нет ничего страшнее болезней и смерти!

— Но ты ведь убиваешь! — с болью воскликнула она.

— Кого-то, кто еще не родился, — ответил он. — Это меняет постановку вопроса. Сколько женщин попадают в подобное положение! Представь себе, что если бы они рожали всех детей, которых зачали, на земле не хватило бы места для всего этого огромного потомства. Ну же… не думай больше об этом!

Он взял стакан из ее рук.

— Не думай больше об этом, — повторил он. — И улыбнись мне!

Кристиан сел рядом с Элизабет и обнял ее за плечи своей сильной рукой. Ей хотелось его оттолкнуть, но его тепло притягивало ее. В той степени отчаяния, в котором она сейчас находилась, все было лучше, чем одиночество.

Осмелится ли он поцеловать ее? Она испугалась этой мысли, но потом сама стала страстно желать этого. И чем больше она презирала себя за желание, которое он вызывал в ней, тем меньше было у нее сил сопротивляться ему. С какой-то бешеной страстью она погружалась в желание и стыд. Да, они — два животных, которые ищут друг друга и находят. Одной рукой он обнажил ее грудь, и ласка доставила ей неизъяснимое удовольствие. Она уже была готова отдаться. Ее ноги шевелились под простыней.

— Дорогая, — прошептал он, — как я люблю тебя!

— Замолчи! — приказала она ему гневным голосом.

Элизабет обняла его обеими руками за шею и с силой притянула к себе, чтобы не видеть его, чтобы забыть обо всем.

Было без четверти девять, когда Элизабет вернулась в Сен-Жермен. Машину слегка тряхнуло, когда она переезжала бордюр, отделяющий тротуар от центральной аллеи сада. Когда спет фар осветил фасад большого дома, на его пороге появился Патрис. Мази и мадам Монастье вышли следом за ним с белыми лицами, освещенными светом фар. Элизабет выключила двигатель, вышла из машины и быстрым шагом направилась к крыльцу.

— Боже мой! Элизабет, что с вами случилось? — воскликнула Мази. — Мы просто умирали от беспокойства!

— Прошу извинить меня, — тихо ответила Элизабет. — Я слишком задержалась.

— У вас, вероятно, сломалась машина? — спросила мадам Монастье, увлекая ее в гостиную.

Элизабет взглянула на Патриса. Тот стоял молча, держа руки в карманах и опустив голову.

— Да, — ответила Элизабет. — Была поломка… Глупая, конечно, поломка.

— Что-нибудь случилось с мотором? — предположила Мази.

Элизабет не приготовила ни предлога, ни оправдания. Она вернулась домой как лунатик, увлекаемая событиями, ход которых она не могла контролировать.

— Да там стартер… стартер заклинило, — сказал она на всякий случай.

— Вы отремонтировали его у механика? — спросила Мази.

— Да.

— В Париже?

— В Париже.

— Ну слава Богу! — вздохнула мадам Монастье. — Вот видишь, Патрис, ты был прав.

— Конечно, — буркнул он.

— Когда Глория сказала Патрису, что вы выехали более часа тому назад, он сразу же подумал, что у вас произошла какая-то поломка, — заявила Мази, взяв за руку внука.

— Да, — сказал Патрис. — В девятом часу все начали волноваться, и я позвонил Глории. Она нас немного успокоила…

Глаза на его совершенно спокойном лице явно что-то скрывали. Конечно, Глория ответила ему, что не видела Элизабет во второй половине дня. Но он никому не сказал об этом, оставив мать и бабушку в беспокойстве о молодой беременной женщине, затерявшейся ночью на дороге. Теперь Элизабет придется изображать невинность перед Мази и мадам Монастье. Лгать и лгать, лгать из вежливости, жалости, любви.

— Я просто как выжатый лимон! — сказала Элизабет.

— Ах! — воскликнула мадам Монастье. — Какая неосторожность отправиться в столь дальний путь в вашем состоянии. Во всяком случае, это так утомительно ездить в Париж на чай! Кругом много народу!

— О, очень много! — сказал Элизабет, и кровь прилила к ее щекам.

Патрис наблюдал за ней критическим взглядом, как бы желая оценить ее актерские способности.

— Наверное, одна молодежь?

— Да.

— Вы расскажите нам…

— Конечно, мама, — сказала Элизабет. — Но сначала я хочу переодеться и причесаться.

— Не спешите, дитя мое, — сказала Мази. — Мы подождем вас, а потом сядем за стол.

Патрис пошел с женой в маленький домик и проследовал за ней в ее комнату. Элизабет сняла шляпку, села на стул и подняла голову. Она была готова к любым оскорблениям.

— Где ты была? — спросил Патрис, закрыв за собой дверь.

— Я не знаю. Я ничего не могу тебе сказать, — прошептала она усталым голосом.

Он вздрогнул, и глаза его засверкали:

— Это было бы слишком легко, Элизабет! Я звонил Глории! Она не видела тебя. Она даже никого не приглашала на чай. Она собиралась пригласить гостей только на следующий понедельник.