Джон Пэрис - Кимоно

— Но, — сказал Джеффри, — ведь вы видели: ваши друзья в Англии выбирают сами и влюбляются и женятся по любви.

— Некоторые их них выбрали для себя и женились на трактирных горничных и на разведенных особах именно потому, что влюбились и действовали без контроля. Этим они опозорили свою семью и, вероятно, теперь очень несчастливы. Я думаю, они сделали бы лучше, если бы поручили выбор родным.

— Да, но другие, которые женились на девушках их класса?..

— Я считаю их выбор в действительности вовсе не свободным. Не думаю, чтобы больше всего привлекала их сама девушка. Их подталкивали расчеты и желания окружающих. Это своего рода магнетизм. Родители юноши и родители девушки устраивают брак силой воли. Это тоже хороший способ. Он не очень отличается от нашей, японской системы.

— Разве вы не думаете, что в Англии женятся потому, что любят друг друга? — спросила Асако.

— Может быть, и так, — возразил Камимура, — но в нашем, японском языке нет слова, которое точно значило бы то, что у вас слово «любовь». Поэтому, говорят, мы и не знаем, что такое любовь. Может быть, это и так. Во всяком случае, мистер Баррингтон не захочет, кажется мне, учиться японскому.

Джеффри нравился молодой человек. Он был хороший гимнаст, ненавязчив, хорошо воспитан и ясно сознавал разницу между хорошим и дурным тоном. Для Джеффри, когда он думал о Японии, чрезвычайно неприятна была неуверенность, благоразумно ли будет знакомиться с родными его жены. Как ужасно, если они окажутся коллекцией восточных древностей, с которыми у него не будет ни одной общей мысли.

Общение с этим молодым аристократом, отличающимся от англичанина разве только большей одаренностью и возмужалостью, успокоило его. Без сомнения, у его жены есть родные, похожие на этого: безупречные молодые люди, которые поведут его на охоту и сыграют с ним партию в гольф. Он полагал, что Камимура — типичный молодой японец высших классов. Он не понимал, что это было официальное произведение, избранное правительством, заботливо сформированное и отполированное для того, чтобы быть не домашним японцем, а заграничным, достойным представителем первоклассной державы.

Камимура высадился с ними в Коломбо и сопровождал их во время визитов к нескольким родственникам — чайным плантаторам. Он готов был сделать то же в Сингапуре, но получил срочную депешу, немедленно призывающую его в Японию.

— Я должен торопиться с собственной свадьбой, — сказал он во время последнего совместного завтрака в Раффль-отеле, — иначе я страшно погрешу против сыновней почтительности.

— Как это? — спросила Асако.

— Дорогая миссис Баррингтон, вы, дочь Японии, никогда не слыхали о двадцати четырех детях?

— Нет, кто они?

— Это образцовые дети, примеры святости, прославляемые за их любовь к отцам и матерям. Один из них проходил ежедневно целые мили, принося воду из известного источника для больной матери; другой, когда тигр собирался съесть его отца, бросился к зверю и закричал: «Нет, съешь меня вместо него!» Маленьких мальчиков и девочек в Японии всегда учат подражать двадцати четырем детям.

— О, как бы я ненавидела их! — воскликнула Асако.

— Это потому, что вы непокорная индивидуалистка-англичанка. Вы утратили чувство единства семьи, которое заставляет добрых японцев — братьев, кузенов, дядей, теток — любить друг друга публично, хотя бы тайно они и ненавидели один другого.

— Но ведь это лицемерие!

— Это социальный закон, — возразил Камимура. — В Японии семья — важная вещь. Вы и я — ничто. Если вы хотите добиться успеха, вы должны всегда держаться вашей семьи. Тогда вы преуспеете, как бы ни были глупы сами по себе. В Англии же семья, кажется, служит только для того, чтобы было с кем ссориться.

— Я считаю, что родные должны быть лучшими друзьями.

— В некотором смысле это так и бывает, — отвечал молодой человек. — В Японии лучше родиться без рук и без ног, чем не имея родных.

После Гонконга они вышли из полосы вечного лета. Переход от Шанхая до Японии был тяжел и ветер резок. Но в первое же утро в японских водах Джеффри поспешил на палубу, чтобы вполне насладиться радостью приезда. Они приближались к Нагасаки. Утро было туманно. Небо казалось перламутром, а море походило на слюду. Серые острова внезапно выступали и исчезали, фантастичные, как духи-хранители Японии, представители этих мириад шинтоистских божеств, оберегающих империю. Внезапно из-за утесов одного из островов выплыл рыбачий бот, скользя с молчаливым величием лебедя. Челнок был низок и узок, сделан из какого-то светлого дерева, посреди поднимался высокий парус, как серебряная башня. Казалось, что это душа заснувшего острова покидает его для путешествия в страну снов. Туман рассеивался, медленно показались еще острова и еще лодки. Некоторые проплывали у самого парохода, и Джеффри мог видеть рыбаков, фигуры карликов, работавших веслами или сидевших на корточках в глубине лодок; они напоминали о Нибелунгах, ищущих золото Рейна. Он мог слышать, как они окликали друг друга странными голосами, резкими, как крики морских чаек.

Асако вышла на палубу и подошла к мужу. Волнение от возвращения в Японию победило ее любовь к утреннему сну. Она надела пальто и платье из саржи цвета морской волны. Плечи были укутаны накидкой из соболей, но голова не покрыта. Может быть, инстинкт, унаследованный от многих поколений японских женщин, никогда не покрывающих головы, заставлял ее не любить шляп и, насколько возможно, избегать их.

Солнце было еще в тумане, но вид открылся до высоких гор на самом горизонте, куда и направлялся пароход.

— Смотри, Асако, Япония!

Она не смотрела вдаль. Ее глаза были прикованы к изумрудному островку в полумиле от парохода или даже ближе, настоящей жемчужине моря. Конический холм, густо поросший деревьями, возвышался футов на двести. На самой вершине виднелись груда скал, похожая на развалины крепости, и растущая над гребнем утесов одинокая сосна. Ее ствол был овеян всеми морскими ветрами. Ее длинные обвисшие ветви, казалось, хватали воздух, как руки ослепленного демона. Было что-то почти человеческое в выражении бесплодного стремления, патетическом и вместе с тем нелепом: Прометей среди деревьев. Джеффри уловил взгляд жены, направленный на подошву островка, где темные утесы, понижаясь, приводили к морю. У миниатюрного залива он увидел узкую полоску золотистого песка и на ней красные ворота: два столба и две перекладины, нижняя — между столбами и верхняя — положенная на них, обе выдающиеся в стороны. Это простейшее архитектурное сооружение странно поражало. Оно превращало лесистый остров в жилое место, придавало ему очарование и, казалось, объясняло смысл соснового дерева. Место было священным обиталищем духов.