Джон Пэрис - Кимоно

Джеффри прочел достаточно, чтобы сразу признать ворота за «тории» — религиозный символ в Японии, всегда указывающий на соседство святыни. Это особенность страны, так же часто встречающаяся в ней, как распятие в христианских странах.

Но Асако, видевшая в первый раз красоту родной страны и не заботившаяся о темных облаках археологических изысканий, трижды хлопнула в ладоши в полном восхищении; а может быть, она бессознательно повиновалась обычаю своей расы, которая так призывает своих богов. Потом движением чисто западным она обвила руками шею мужа, целуя его и отдаваясь всем своим существом.

— Милый Джеффри, я так люблю вас, — прошептала она. Ее темные глаза были полны слез.

Пароход шел узким каналом, похожим на фьорд: с обеих сторон были лесистые холмы. Леса зеленели весенней листвой. Никогда Джеффри не видел такого разнообразия и густоты растительности. Каждое дерево, казалось, отличалось от своего соседа, и склоны холмов были покрыты теснящимися толпами деревьев. Здесь и там потоки горных цветущих вишен, пробивались среди зелени, подобные грудам снега.

У подошвы лесов, у обреза тихих вод гнездились селения. Были видны только крыши, высокие, коричневые, соломенные крыши с линиями ирисов, растущих на их гребнях. Эти туземные домики казались робкими животными, скрывающимися в тени покровителей-деревьев. Казалось, когда-нибудь нахальный гудок парохода может заставить их спрятаться опять в лесные чащи. Не было признаков жизни в этих затопленных лесом селениях, где спор между топором дровосека и первобытной растительностью еще не казался решенным. Жизнь там была, но скрытая под роскошным покровом растений, скрытая от взоров случайного прохожего, как жизнь насекомых. Только со стороны моря, там, где дома теснились под стеной из циклопических камней, и в гавани, где длинные, узкие лодки с острыми носами, пиратского образца, были вытащены на берег, те же маленькие, похожие на гномов люди, откровенно показывая темное нагое тело, пилили, стучали молотками и чинили сети.

Пароход скользил теперь по фьорду, направляясь к облаку черного дыма впереди. Прошли мимо не узнанного Джеффри серого католического собора в итальянском стиле, памятника старинной христианской веры в Японии, насажденной святым Франциском Ксавье четыре сотни лет тому назад. Якорь бросили у острова Дешима, теперь соединенного с берегом; там, в века недоступности Японии для иностранцев, позволено было пребывать голландским купцам в полном, но выгодном для них рабстве. Дешима вырос теперь в целый японский город, значительность которого поддерживается его гаванью; в ней шум и дым доков Мицубиси предупреждает романтически настроенных путешественников о современной индустриальной жизни новой Японии. Днем и ночью разгораются огни в печах, и десять тысяч работников заняты постройкой военных и торговых судов для Британии.

Явились на борт карантинные чиновники, маленькие, темные люди в мундирах, нелепо важные. Затем пароход был осажен роем длинных примитивных лодок, называемых сампанами и описанных Лоти как варварская разновидность гондолы; все они толкали одна другую, привозя на борт торговцев местными товарами, шелком, черепаховыми изделиями, глиняной посудой, иллюстрированными открытками и доставляя путешественников на берег.

Джеффри и Асако были на берегу одними из первых. Момент прибытия на японскую землю принес неприятное разочарование. Набережная Нагасаки оказалась совершенно похожей на улицу в каком-нибудь захиревшем европейском городке. Глазам представлялся ряд казенных зданий и консульств, выстроенных на западный лад, совсем одинаковых и лишенных изящества. Таможенные чиновники и полицейские подозрительно косились на иностранцев. Несколько женщин, нагруженных детьми и рыночными корзинами, тупо уставились на них.

— О, они носят кимоно! — воскликнула Асако, — но какие грязные и пыльные. Можно подумать, что они спали в них!

Японские женщины действительно придерживались национальной одежды. Но Баррингтонам, высадившимся в Нагасаки, они показались уродливыми, бесформенными и грязными. Их волосы были пыльны и растрепанны. Лица — тупы и неподвижны. Фигуры скрыты в ворохе грязных одежд. Джеффри слышал, что они моются по крайней мере раз в день, но теперь был склонен сомневаться в этом. Или это оттого, что они все моются в одной ванне и их омовения — простой взаимный обмен грязью? Но где же те девушки-мотыльки, что танцуют с веерами среди чашей и блюд?

Рикши, детские тележки для одного человека, показались интересными и забавными; и костюм везущих их людей, и их мускулистые, неутомимые ноги. В своих узких штанишках из грубой темно-синей материи, коротких куртках, похожих на те жакетки, что употребляются в Итоне для спортивных матчей, в широких, круглых, как грибы, шляпах, они казались фигурами из толпы, изображаемой на фламандских «Распятиях Христа».

Позади сампана Баррингтонов вдоль верфи плыл широкий лихтер. Он был черен от угольной пыли, и в углу его была навалена куча плоских корзин, употребляемых на угольных судах в японских портах; их передают из рук в руки в непрерывной цепи на борт судна и опять вниз на угольную баржу. Работа была окончена. Лихтер был пуст и вез обратно в Нагасаки толпу перепачканных углем кули. Они были одеты, как рикши: узкие панталоны, короткие куртки и соломенные сандалии. Они сидели, утомленные, по бокам баржи, вытирая пот с грязных лиц грязными тряпками. Их волосы были длинные, прямые и спутанные. Руки грубые, потерявшие форму от тяжелого труда.

— Бедные люди, — воскликнула Асако, — трудная у них работа.

Толпа прошла мимо, указывая на англичан и разговаривая высокими голосами. Джеффри никогда не видел раньше таких странных парней, с длинными волосами, выбритыми лицами, толстыми бедрами. Один из них, самый растрепанный из всех, остановился возле них с распахнутой рубахой. Показалась женская грудь — черная, сухая, грубая, будто кожаная.

— Это женщины! — воскликнул он. — Что за странная вещь!

Но зато дети Нагасаки, они-то уж не принесли никакого разочарования. Смеющиеся, счастливые, разноцветные и вездесущие. Они катались под колесами рикш. Они выглядывали из-за товаров, нагроможденных кучами на полу лавок; вечная угроза для лавочников, особенно с китайскими товарами, где их птичьи движения более опасны для вещей, чем присутствие неуклюжего быка. Они катались вверх и вниз по храмовым ступеням, как опавшие лепестки. Они слетались, как маленькие птички вокруг уличных разносчиков, которые носят на широких плечах весь свой торговый склад сластей, сиропов, игрушек или поющей саранчи. Они — будто куклы нашего собственного детства, одаренные неугомонной жизнью. В одеждах их маленьких тел проявляется любовь к ярким краскам восточных народов, чей прихотливый вкус связан традиционным преобладанием темного — коричневого и серого. Удивительно пестрые кимоно они шьют для своих детей, с изображением цветов, бабочек, игрушек, сцен, волшебных сказок, отпечатанных на фланели — или на шелке для маленьких плутократов, — всеми красками, причем преобладают красные, оранжевые, желтые, пунцовые, голубые и зеленые тона.