Джон Пэрис - Кимоно

— На вашем месте, — ответил он сухо, — я бы уехал в Париж или Нью-Йорк. Там для вас было бы больше простора.

По счастью, судьба скоро заменила Обри Лэкинга Реджи Форситом. Он был как раз тем, что ей нужно было на время. Но некоторая безличность в его поклонении, приступы мечтательности, владычество музыки над его душой скоро заставили ее сожалеть о прежних, более мужественных любовниках. И как раз в такой момент неудовлетворенности она впервые увидела Джеффри Баррингтона и подумала, как красив должен быть он в мундире. С этого момента желание овладело ее сердцем. Не то чтобы она хотела оставить Реджи: мир и гармония, окружавшие ее у него, действовали на нее как теплая и душистая ванна. Но она хотела обоих. Уже раньше она имела двоих и находила, что они дополняют один другого и оба ей приятны. Она хотела сидеть на коленях у Джеффри и чувствовать его сильные объятия. Но надо было действовать медленно и осторожно, иначе она упустит его, как Лэкинга.

Легко осудить Яэ как женщину дурного поведения, как прирожденную кокотку. Но такой приговор был бы не вполне справедливым. Она была любящим смех маленьким созданием — дитя солнца. Она никогда не желала повредить кому-нибудь. Наоборот, она, скорее, была чересчур добра. Больше всего хотела она сделать своих друзей-мужчин счастливыми и нравиться им. Она узнала, что лучший путь для этого — отдавать им свою собственную особу; и она редко отказывала. Никогда не имели на нее влияния соображения выгоды. Ее можно было завоевать поклонением, красотой, личными достоинствами, но ни в коем случае не деньгами. Если ей надоедали чересчур быстро ее любовники, то именно так, как ребенку надоедает игра или книга, и он бросает их, чтобы приняться за другие.

Оба была скорее ребенком с дурными привычками, чем зрелым грешником, чудесным ребенком из мира эльфов, где не признаются наши нравственные законы и где смешение полов оскорбляет их не больше, чем калейдоскопическое сочетание несущихся облаков. Ей никогда не приходило в голову, что Джеффри Баррингтон женат и потому она не должна подвергать его своим атакам. В ее видениях земного рая не было браков, только тесные объятия разгоряченных тел, сладкое смешение дыханий, безумный пыл плоти, стук бьющихся сердец, как шум ее любимого автомобиля, звук арпеджио скрипок, подымающийся все выше и выше, экстатические моменты, паузы, когда теряется чувство времени, и потом возврат на землю на крыльях томной лени, как недвижное парение морской птицы в струе бриза, дующего на берег. Таков был для Яэ идеал любви — и жизни тоже. Короткий опыт жизни был достаточен для того, чтобы привести ее к полному согласию с аксиомой ее покойного отца, что существование есть однообразное и скучное дело, услаждаемое только восторгами чувственной страсти. Не нам презирать Яэ, ведь мы, большинство из нас, разделяем ее мысли настолько, насколько хватает у нас смелости; скорее должны мы осудить кощунство смешанных браков, которые дают существование таким «найденным под капустным листком» детям из области, где нет ни королей, ни священников, ни законов, ни парламентов, ни долга, ни традиции, ни надежды на будущее; где нет даже акра сухой земли, которую они могли бы унаследовать, или конкретного символа души — из Киммерийской страны Евразии.

Реджи Форсит понимал всю трогательность положения девушки и, будучи бунтовщиком и анархистом в душе, какими и должны быть люди творческого гения, сейчас же извинял все ошибки, которые она ему чистосердечно поверяла. Сначала его привлекала оригинальная наружность. Но постепенно сострадание, самый опасный из всех советчиков, представило ее девушкой, романтически несчастной, которая никогда в жизни не встретила удачи, которая была игрушкой негодяев и дураков, а между тем довольно искренней дружбы и привязанности, чтобы солнечный луч ее природного характера пробился сквозь густые облака ночного покрова ее души. Одно только Реджи упускал из виду в те светлые минуты, когда мечтал об обновлении своей Лилит: трагический факт отсутствия у ней души.

Прежде чем совсем отцвели ирисы и прежде чем развернулись азалии «хибийя» — в Японии обозначают месяцы по распускающимся в них цветам, — Реджи Форсит покинул Токио ради прелестей морского купания в Камакуре. Он проводил утром служебные часы в посольстве, но сейчас же после завтрака возвращался снова на морской берег. Эти отъезды расстраивали составленные Джеффри планы спасения друга, потому что он не собирался идти так далеко по пути самоотречения, чтобы пожертвовать даже игрой в теннис.

— Что там такого, на что вы готовы променять нас? — недоумевал он.

— Купание там, — говорил Реджи, — божественное. Сверх того, на следующий месяц я должен отправиться на загородную виллу со своим начальством. Надо приготовиться к испытанию молитвой и постом. Но почему бы вам не приехать и не присоединиться к нам?

— Есть там какой-нибудь теннис? — спрашивал Джеффри.

— Там есть двор, поросший травой и с ямами, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь играл там.

— Так что же там делать?

— О, купаться, спать и зарываться в песок; смотреть храмы и купаться опять, а на будущей неделе там будут танцы.

— Ладно, мы можем приехать на них, если согласится моя леди. Как поживает Ламия?

— Не зовите ее так, пожалуйста. Она, во всяком случае, получила душу. Но, скорее всего, из непокорных и восставших. Она, как щенок, увлекшийся охотой за кроликами, исчезает на целые дни. Она теперь во всеоружии, и в лунные ночи мы катаемся в ее автомобиле.

— В таком случае самое время мне приехать, — сказал Джеффри.

Баррингтоны приехали в своем великолепном новом автомобиле в полдень, в день бала, о котором говорил Реджи.

Возле бухты они нашли его в голубом купальном костюме, сидящим под громадным бумажным зонтом с мисс Смит и полукровной девушкой-цыганкой. На Яэ было бумажное кимоно голубого и белого цветов, и она выглядела фигуркой с нанкинской вазы.

— Джеффри, — сказал молодой дипломат, — идите в море. Вы кажетесь ужасно пыльным. Любите ли вы морские купания, миссис Баррингтон?

— Я плавала, — отвечала Асако, — когда еще была маленькой девочкой.

Джеффри не мог противостоять искушению голубой воды и лениво клубящихся волн. Через несколько минут мужчины сошли к самом обрезу берега; Джеффри смеялся болтовне Реджи. Он уперся руками в бока, положив кисти на бедра; его ноги казались корнями могучего дуба. Он касался земли с гибкостью Меркурия и будто расталкивал воздух плечами Геркулеса. Линия его спины сгибалась, как стальной клинок. Волосы, на которых играли солнечные лучи, казались золотой проволокой, Бог сошел на землю в образе мужа.