Джон Пэрис - Кимоно

У Яэ перехватило дыхание, и она схватила руку цыганской девушки, как если бы ей стало дурно.

— Как велик ваш муж, — сказала она Асако, — что за великолепный мужчина!

Асако думала о своем муже как о «милом старине Джеффри». Она никогда не оценивала его форм и подумала теперь, что восхищение Яэ довольно-таки дурного тона. Однако она восприняла это как неловкий комплимент, сказанный плохо воспитанной девушкой, которая не умела сделать ничего лучше. Цыганка-компаньонка наблюдала сцену с многозначительной улыбкой. Она понимала, какого сорта восхищение Яэ.

— Разве не жаль, что они должны надевать купальные костюмы, — продолжала мисс Смит, — это так некрасиво. Посмотрите на японцев.

Дальше, вдоль по берегу залива, купались несколько японцев-мужчин. Они сбрасывали свою одежду на песок и бежали в море, не имея на теле ничего, кроме бумажной полосы, обвязанной вокруг бедер. Они прыгали в воду, подняв руки над головой, с диким криком, напоминая собой колдунов дикого племени, призывающих своих богов. Море сверкало, как серебро, вокруг их красно-бурых тел. Их торсы были хорошо сформированы и сильны, а ноги, уродливые, как у карликов, скрывались волнами. Поистине они представляли художественный контраст с полинявшими голубыми купальными костюмами иностранцев. Но Асако, воспитанная в строгих идеалах монастырской скромности, сказала:

— По-моему, это отвратительно; полиции следовало бы запретить этим людям купаться без костюмов.

Пыль и солнце во время поездки в автомобиле, постоянная боязнь, как бы они не наскочили на какую-нибудь растерявшуюся старуху или на неосторожных детей, вызвали у нее головную боль. Как только Джеффри вернулся, она объявила, что хочет пойти в свою комнату.

Так как головная боль продолжалась, ей пришлось отказаться от намерения танцевать. Она ляжет в постель и будет слушать музыку издалека. Джеффри собирался остаться с ней, но она не хотела и слышать об этом. Она знала, что ее муж очень любил танцы; она думала, что рассеяние и блеск будут приятны ему.

— Не флиртуйте с Яэ Смит, — улыбнулась она, когда он поцеловал ее в последний раз, — а то Реджи будет ревновать.

Сначала Джеффри скучал. Он не знал большинства танцующих — деловых людей из Йокогамы по большей части или иностранцев, остановившихся в отеле. У женщин были наглые лица, тусклые волосы, они надели платья, дурно сшитые, лишенные стиля и прелести. Мужчины были толстые, тяжелые, с одышкой. Музыка — устрашающая. Она производилась роялем, ачелло и скрипкой в руках трех японцев, не заботившихся о мотиве и такте. Каждый танец был, очевидно, рассчитан ровно на десять минут. Когда эти десять минут истекали, музыка прекращалась, не закончив начатой фразы или даже такта, и движения танцующих внезапно сменялись неподвижностью.

Реджи вошел в комнату с Яэ Смит. Его манеры указывали на необычный подъем и возбуждение.

— А… Джеффри, развлекаетесь один?

— Нет, — сказал Джеффри, — у моей жены болит голова, и эта музыка прямо ужасна.

— Пойдем выпьем, — предложил Реджи.

Он увел их обоих с собой в буфет и потребовал шампанского.

— Выпьем за наше собственное здоровье, — объявил он, — и за много лет счастья для всех нас. И за то, Джеффри, чтобы вы прогнали прочь ваш английский сплин и сделались приятным соломенным вдовцом, в руки которого я предаю эту молодую леди, потому что вы можете танцевать, а я не могу. Мой вечер закончен.

Он провел их обратно в бальный зал. Там, с низким поклоном и помахиванием воображаемой шляпой с плюмажем, он исчез.

Джеффри и Яэ танцевали вместе. Потом они отдыхали вместе; потом танцевали снова. Яэ была низкого роста, но танцевала хорошо, и Джеффри приспособился к маленькой партнерше. А для Яэ было истинным наслаждением чувствовать, как этот громадный и мощный гигант склоняется над ней, как тенистое дерево; быть почти поднятой в воздух его руками и скользить по полу на кончиках пальцев с легкостью сновидения.

Какие странные оргии — наши танцы! Для критического ума какое странное противоречие между ними и нашими овечьими бесстрастными собраниями! Это архаический пережиток жертвоприношения девушек племени, ритуал, дошедший до нас из туманной дали времен, подобно культу рождественской елки или пасхального яйца; только с той разницей, что значение тех позабыто, тогда как смысл танцев прозрачен, очевиден. Девушки, чистые, как Артемида, женщины, строгие, как Лукреция, переходят из объятий в объятия мужчин, едва известных им, при прикосновениях рук и ног, с перекрещивающимся дыханием, при звуках музыки афродизий [30] Песнопения, посвященные Афродите. или фесценнин [31] Народные италийские шуточные песни, исполнявшиеся на свадьбах или праздниках урожая. !

Японцы замечают, и не совсем неразумно, что наши танцы отвратительны.

Невинная девушка, без сомнения, да и невинный мужчина тоже думают о танце как о красивом гимнастическом упражнении или как об игре вроде тенниса или лапты. Но Яэ не была невинной девушкой, и, когда музыка оборвалась со своей возмутительной резкостью, это пробудило ее от чего-то похожего на гипнотический сон, в котором она потеряла все ощущения, кроме сознания прикосновения рук Джеффри, его тени, покрывающей ее и неумолчного ропота своих желаний.

Джеффри оставил свою даму после второго танца. Он поднялся наверх, чтобы взглянуть на свою жену. Он нашел ее мирно спящей и потом вернулся в большой зал опять. Заглянул в буфет и выпил второй бокал шампанского. Он чувствовал, что начинает развлекаться.

Он не мог найти Яэ и потому танцевал с цыганской девушкой, которая прыгала, как кенгуру. Потом Яэ появилась вновь. Они танцевали еще два раза; затем еще один бокал шампанского. Ночь была хороша. Лунный свет ярок. Джеффри заметил, что стало слишком жарко для танцев. Яэ предложила прогуляться по морскому берегу; и через несколько минут они стояли вместе у залива.

— О, посмотрите на иллюминацию! — воскликнула Яэ.

В нескольких стах ярдах по морскому берегу, там, где черные тени туземных домиков нависли над заливом, освещенные окна блистали мягко, как кусочки слюды. Рыбаки жгли водоросли и прибрежные травы, чтобы получить пепел, употребляемый как удобрение. Языки пламени, блестя, поднимались к небу. Ночь была голубой. Небо — глубокая синева, а море — масляно-зеленовато-голубое. Синеватые от соли огоньки прыгали и танцевали над пылающими грудами. Дикие фигуры, сидящие на корточках вокруг огней, были одеты в туники темно-синего цвета. Их ноги были обнажены. Их здоровые лица, освещаемые пламенем, — цвета спелого абрикоса. Их позы и движения напоминали обезьян. Старики разговаривали между собой, а молодые смотрели в огонь с выражением спокойствия и оцепенения. Лодка пришла к берегу с моря. Рубиновый свет горел на корме. Гребли на ней четверо мужчин — двое на корме и двое на носу. Их тела двигались в такт ритмически однообразному напеву. Лодка была стройная, с острым носом, а гребцы напоминали собой викингов.