Алан Паулс - Прошлое

Дела у Роди шли неважно — он уже два дня находился в реанимации, и врачи отказывались давать сколько-нибудь определенные прогнозы. В лифте Римини, стараясь погасить в себе чувство вины, как бы невзначай поинтересовался у Софии, когда именно у отца случился приступ. «Во вторник поздно вечером», — сказала она. Как именно это произошло, она сама знала со слов матери. В тот вечер София была в «Адели Г.» — готовилась к открытию. Роди вернулся домой с работы позднее обычного, пожаловавшись, что у него ломит все тело, как будто его избили; кроме того, по словам матери, он явно из-за чего-то нервничал и переживал. Отец выпил таблетку и решил принять ванну — редкое для него дело: он предпочитал душ, считая, что ванна — это для женщин. Легче ему не стало, и он ушел в спальню, попросив принести ему ужин туда; но ничего толком не съел, сославшись на неприятный привкус во рту. Вскоре он уснул — ненадолго, буквально на четверть часа, — а проснувшись, вдруг стал говорить о Римини — словно вспомнил что-то необычайно важное. Он то и дело рвался позвонить ему по телефону и все сетовал на то, что зря они с женой все эти годы не поддерживали отношений с бывшим зятем. Мать Софии слушала его не перебивая, понимая, что тому нужно выговориться. Сама тема показалась ей несколько высосанной из пальца, но она радовалась тому, что хоть что-то смогло вывести мужа из апатии. Потом они немного посмотрели телевизор, причем Роди, как всегда, не давал ей толком сосредоточиться ни на одной передаче, то и дело переключая каналы. Настало время принять очередную таблетку; мать сходила на кухню за водой, а когда вернулась — Роди был на редкость оживлен: начинался фильм о юных годах Рильтсе. «Нужно срочно позвонить Софии, — почти прокричал он. — Да, и Римини тоже, обязательно позвони Римини». Мать вышла в гостиную, чтобы не беспокоить мужа, и наговорила на автоответчик Софии сообщение о том, что отец был просто в восторге, наткнувшись на какую-то передачу, посвященную Рильтсе. Вернувшись в спальню, она обнаружила Роди на кровати без сознания. Это был первый приступ. Еще два он пережил уже в машине скорой помощи по дороге в больницу. Живым его довезли просто каким-то чудом.

Нет, Римини ничего не знал ни про «Адель Г.», ни про документальный фильм о юности Рильтсе. София подозрительно посмотрела на него, словно отказываясь в это верить. Лифт остановился, и они вышли в просторный больничный холл. Только сейчас София заметила, как странно Римини одет; особенно неуместным его наряд выглядел по контрасту с белоснежными халатами медсестер и врачей. София вновь поинтересовалась у Римини, откуда он узнал о случившемся. Римини задумался над ответом: он вспомнил ту встречу в гостинице, страх в глазах Роди, женщину в ремнях и с хлыстом — нет, сейчас было не самое подходящее время рассказывать обо всем этом. Затем он вдруг представил себе Роди в ванной — с синяками, увеличенными линзой воды, и следами от резинового хлыста на теле; вот он рассматривает свой крохотный сморщенный член, при помощи которого за двое суток до этого, быть может в последний раз в жизни, овладел женщиной, причем, судя по тому, что видел Римини, каким-нибудь нетрадиционным, скорее всего, способом. «Как тебе пришло в голову позвонить нам именно сегодня?» — повторила София. Римини пожал плечами и изобразил неопределенную улыбку, которую можно было принять за скромную. София смотрела на него влюбленными глазами и, восторженно чмокнув в щеку, сообщила, что прекрасно понимает — он, как настоящий мужчина, никогда не признается, что существуют такие вещи, как телепатия или особая эмоциональная связь, но что никаких признаний от него и не требуется. Он просто почувствовал, что ей очень нужно его увидеть, что встреча с ним может быть вопросом жизни и смерти для ее отца. Сколько бы Римини ни напускал на себя бесчувственность и грубость, ему не удастся скрыть, что он чуткий и отзывчивый. И не надо ничего говорить — это и есть телепатия: когда слова не нужны, когда они теряются в чем-то гораздо большем, в чем-то огромном, что вмещает в себя все, в доме, где они жили вместе, и продолжают жить, и останутся жить всегда, что бы они ни делали.

София еще раз поцеловала Римини и, поздоровавшись с медсестрой, завела его в маленькую узкую комнатушку — по всей видимости кладовку, — которую они с матерью на время превратили в свой штаб. Больничное имущество — вешалки, какие-то коробки и ящики — было сдвинуто в дальнюю часть помещения, а у входа осталось место для узенького топчана и тумбочки. На топчане Римини заметил знакомое ему уругвайское одеяло, то самое, которое однажды, лет двадцать тому назад, позволило им с Софией неплохо провести время на каком-то пляже в один не то мартовский, не то декабрьский ветреный вечер, не исцарапавшись о жесткий колючий песок. Предавшись воспоминаниям, Римини даже толком не заметил, как на его ногах появились стерильные бахилы, а на плечи был накинут белоснежный халат. Слегка еще оглушенный сценой в вестибюле и поцелуями Софии, он смешался. София поспешила его успокоить: «Надевай, надевай. Тебе пойдет, я уверена». Она помогла ему правильно застегнуть халат и перетянуть его поясом, одновременно объясняя: «Он дышит при помощи маски. Говорить ему много нельзя, главное — он посмотрит на тебя, и ему сразу станет лучше. Да ты и сам увидишь, как он обрадуется». — «Но это же реанимация. Стерильные палаты, отсутствие внешних раздражителей и все такое…» — попытался воспротивиться Римини. «Ничего. Родственников пускают. Нам разрешают быть с ним часа по два в день, — сказала София. — А ты, нравится тебе это или нет, для него член семьи». — «Ну не знаю, — с сомнением в голосе произнес Римини. — Ты, между прочим, обо мне не подумала. Я впечатлительный… Помнишь, как…» — «Да не волнуйся ты. Здесь ты ничего такого не увидишь», — перебила его София. Она отошла на пару шагов и окинула Римини придирчивым взглядом с ног до головы — словно дизайнер, выпускающий на подиум очередную модель. Довольная увиденным, она вышла в коридор и постучала в стеклянную дверь, за которой начиналась стерильная зона отделения реанимации. Показался какой-то силуэт — судя по всему, мужчины-врача в операционном комбинезоне и марлевой повязке. «Ты-то сама пойдешь?» — спросил Римини, но София только покачала головой. Дверь приоткрылась, и врач выразительно-удивленно посмотрел сначала на Римини, затем на Софию. «Это Римини», — пояснила она. Римини не ожидал, что отношение к нему незнакомого человека так поменяется: врач оживился, распахнул дверь пошире и энергично пожал ему руку: «Тот самый Римини? Конечно-конечно. Очень хорошо, проходите». — «Проводишь?» — спросила София. «Ну да, конечно, — заверил ее врач. — Проходите, я покажу куда». Римини переступил порог, и София прошла вслед за ним — лишь для того, чтобы взять марлевую повязку, верхнюю из стопки на полочке у входа, и помочь Римини ее надеть.