Алан Паулс - Прошлое

За ним пришли на Нуньес, и он не сопротивлялся. Во-первых, это было бы бессмысленно, а во-вторых, в тот момент у него ни на что уже не было сил. Два офицера полиции встали по обе стороны от тренажера, как почетный караул: на черном дермантине скамейки сверкали в ярком свете белесые, еще теплые капли, свидетельствовавшие о том, на что именно Римини только что потратил свою энергию. Заметив капли, полицейские одновременно отвернулись — не то чтобы из стеснительности или от отвращения, а чтобы защититься от этой грубой правды. Римини воспользовался любезно предоставленной ему возможностью, чтобы принести из кухни тряпку и старательно стереть с тренажерной скамейки продукт своей жизнедеятельности. Вновь повернувшись к Римини лицом, полицейские продемонстрировали судебное постановление и ордер на обыск. Римини не стал утруждать себя чтением этих документов и, как только прозвучал первый вопрос полицейских — а поинтересовались они, естественно, Рильтсе, — просто кивнул головой в нужную сторону; сам он при этом продолжал старательно оттирать пятна, оставшиеся на банкетке от спермы. Картина была подвешена к раме тренажера прямо над тем местом, где он только что кончил. Холст висел на двух струнах для дополнительных грузов. Картина была похожа на дощечку, закрепленную на весу для того, чтобы какой-нибудь мастер каратэ разбил ее в воздухе лихим ударом. Один из полицейских внимательно изучил картину — с видом человека, обследующего незнакомый и смертельно опасный предмет. Он вынул из кармана фотографию, посмотрел на нее и сравнил с оригиналом; результат, по всей видимости, показался ему не слишком убедительным. «Где подпись?» — спросил он. Римини, не выпуская из рук тряпки, повернул холст и продемонстрировал полицейскому известную на весь мир подпись Рильтсе. Тот долго смотрел на размашистый росчерк, тщетно пытаясь вычленить из этого переплетения линий отдельные буквы. «Можно расшифровать?» — попросил он. «Р-И-Л-Ь-Т-С-Е», — по буквам произнес Римини, стараясь не опередить полицейского, старательно водившего пальцем по обороту фотографии. Затем Римини протянул «Отверстие» полицейскому; две капли, оказавшиеся на холсте, упали вниз, сорвавшись с кромок. «Она что, еще не высохла?» — спросил полицейский, внимательно разглядывая картину. Его напарник опустился на колени, поискал на полу сорвавшуюся каплю и, взяв образец на кончик пальца, сказал: «Свежая. Только это не краска». На его лице появилось выражение отвращения, и он старательно вытер руку. Римини продолжил наводить чистоту. Полицейским он пояснил, что считает своим долгом оставить квартиру тренера в полном порядке; полицейские переглянулись, несколько растерянно пожали плечами и наконец объявили Римини: «Вы арестованы».

Было время, пояснил им Римини, в очередной раз протирая тряпкой кромки банкетки, когда я мастурбировал по два, а то и по три раза на дню, в основном после обеда, принимая кокаин и ожидая возвращения подружки с работы. Потом мы стали жить вместе, а еще позже она погибла — попала под машину на углу Коррьентес и Айякучо, после того как убежала с семинара, на котором я, кстати, работал переводчиком. А еще позже у меня вдруг началась странная болезнь, в результате которой больше переводчиком работать я не могу: компактная лингвистическая энциклопедия, хранившаяся у меня в голове, куда-то исчезла. Кокаин тому виной или что-то еще — по правде говоря, мне неведомо. Так вот, когда я развлекался в ожидании подружки, то, закончив это приятное дело, всегда тщательнейшим образом вытирал не только кафель, но и сам унитаз, главное — стульчак, старинную деревянную хреновину, которую хозяин квартиры категорически отказывался менять на что-то поновее. Один из полицейских взял Римини за руку, помог ему встать с колен и обратил его внимание на то, что ему собираются зачитать его права и текст судебного постановления. Второй полицейский тем временем держал картину на вытянутых руках — как обычно держат постельное белье с кровати инфекционного больного. Текст судебного постановления был зачитан, и Римини, сложив тряпку вчетверо, возобновил рассказ о том, как он тщательно вытирал сперму с унитаза и стульчака, чтобы его подружка, не дай бог, не догадалась, чем он без нее занимается. Еще он покаялся перед полицейскими, признавшись, что не делает ничего, что заслуживает погибшая подруга, — не бывает на ее могиле, не ходит в гости к ее родственникам, да и, по правде говоря, не слишком часто ее вспоминает. Затем снова пустился в подробное описание мастурбации под воздействием кокаина и опять же сделал упор на то, как важно замести все следы и оттереть все капли спермы с любой поверхности, на которой они могут оставить пятна: удалять потом их будет гораздо труднее. Полицейские, окончательно сбитые с толку, в очередной раз объявили Римини, что он арестован, на всякий случай повторили ему его права и напомнили, что он может позвонить адвокату: кроме того, как выяснилось, он мог собраться и прихватить с собой кое-какую сменную одежду. Сообщили они и о причинах задержания: его подозревали в краже произведения искусства. Римини посмотрел в окно — словно рассчитывая увидеть в залитом солнцем, почти белом небе что-то очень для себя важное, — а затем опустил голову, несколько секунд подумал и поинтересовался у полицейских: «Кофе не хотите? Может быть, чаю? Лимонад?»

Четыре часа кряду он проспал на узком матрасике, прижавшись к влажной стене камеры. Часов в десять вечера приподнялся на своем ложе и в полный голос произнес одну-единственную фразу: «Вам с гидромассажем или без?» — после чего вновь опустил голову на свои кроссовки, которыми воспользовался в качестве подушки. В одиннадцать снова проснулся и пообедал в компании мелкого воришки, которого подселили к нему, пока он спал. Это был молодой парень в спортивном костюме и дорожных туфлях, который, когда ел, все время проливал себе на грудь суп. Потом Римини снова уснул. В два часа ночи он был на ногах; его переполняла энергия — он чувствовал себя, как человек, которому перелили новую кровь. Куда девать свою энергию, к чему приложить вновь появившиеся силы — он не знал. Вора к этому времени снова увели. Римини стал ходить из угла в угол и через некоторое время выучил наизусть расположение всех досок на полу и узор трещин, покрывавших каждую из них. Вдруг его осенило: утренняя зарядка. Он выбрал самый трудный комплекс упражнений — тот самый, что тренер назначил ему в первоначальный период выздоровления, — и перемножил количество повторов каждого упражнения на шесть. Все это он проделал без единой секунды передышки, чем привел в изумление ординарца, разносившего кофе по кабинетам комиссариата. Чуть позже один из дежурных офицеров — судя по всему, предупрежденный ординарцем о странном поведении заключенного — сжалился над Римини и, открыв дверь камеры, вручил ему швабру с указанием навести чистоту во всех подсобных помещениях. Через двадцать минут пол комиссариата сверкал чистотой.