Виктория Клейтон - Дикие сердцем

— О Господи, принцесса, должно быть, весь день скачет от переизбытка энергии.

— Принцесса не скачет, никогда не скачет. Она не терпит фривольностей, особенно шуток. — Вернер выпятил нижнюю губу и задумался.

Меня отвлекла мадам дю Вивьер, которая сидела чуть поодаль, ближе к другому концу стола. Она энергично махала мне рукой, которую обтягивала шнурованная перчатка. Длинный, каштанового цвета локон упал ей на глаза. Я помахала рукой в ответ.

Вспомнив, что Вернер интересуется политикой, я решила продолжить разговор:

— Как ужасна эта Берлинская стена.

— A, ja! Коммунисты заперлись в клетке, как крысы. Они не умеют ничего, кроме пропаганды. — Вернер стал читать мне длинную лекцию.

Две среднего возраста женщины, сидевшие по обе стороны от Вера, разговаривали между собой поверх его головы. Вер сидел, потупившись, и лепил фигурки из хлебного мякиша.

— Разделение сделало Германию слабой, — Вернер никак не мог остановиться. — Открою вам секрет… — Льняные локоны Вернера задели мой висок. Вернер наклонился и зашептал мне на ухо: — Новое движение набирает силу. Кто-то скажет: не такое уж новое. Так Феникс когда-то восстал из пепла… Вы понимаете, о чем я?

— На самом деле? Новое движение? — я не имела ни малейшего представления, о чем он говорит. — Суп превосходен, не правда ли? Кажется, огурец…

Вернер залпом осушил бокал белого вина.

— Неплох. Вы ведь одна из нас, мисс Фредди? Вы думаете о будущем Германии, как и наш благородный хозяин?

— Вы имеете в виду Общий Рынок? Я не очень хорошо в этом разбираюсь.

— Вы слишком, слишком скромны. Это все английские манеры. А ваше сердце, — Вернер постучал кулаком по груди, — не болит о судьбе Германии?

— Ну конечно, мы все надеемся на лучшее будущее, на понимание между нашими странами и на мир в Европе.

Вер снова раскатал хлебный мякиш, а затем принялся лепить из него кубик. Где он скитался все эти годы? Что случилось с женщиной, с которой он убежал?

— Таким образом, дорогая мисс Сванн… — Вернер поставил бокал и взял мою руку двумя своими. Краем глаза я заметила, что этот жест Вернера привлек внимание Вера. — Давайте будем поньять друг друга, милая Фредди! Мне так хочется поньять вас хоть немного, — Вернер провел языком по тонким мальчишеским губам. — Вы не будете слишком удивлены, если я скажу, что Феникс вновь возрождается? — Вернер, кажется, был намного пьяней, чем я предполагала.

Его взгляд сфокусировался на кончике моего носа. Я отрицательно покачала головой и улыбнулась. Я так и не поняла, о чем он ведет речь. Вернер всунул свой длинный нос мне в ухо, как птица всовывает клюв в клювики птенцов, и зашипел: — Третий рейх, как Феникс, возрождается из пепла.

Я подпрыгнула на месте от ужаса.

— Мистер фон Вюнзидел…

— Вернер, Вернер.

— Хорошо, Вернер. Думаю, что мы должны сменить тему. — Я с опаской посмотрела по сторонам.

За столом сидели в основном представители поколения, которое еще помнило «Фрицев» и «Джапов» [58] Фриц, Джап — презрительные клички немцев и японцев в годы Второй мировой войны. , которые ничего не простили, ничего не забыли. Вероятно, общение с лишенной чувства юмора фанатичкой здорового образа жизни повлияло на психику Вернера.

— Нет, не вольноваться! Мы окружены друзьями. Мне хотелось поделиться с вами радостью.

Я убрала руку. Ладонь, накрытая ладонью Вернера, стала влажной. Мне с трудом удалось не показать, что я шокирована неприятным открытием. Вернер дал понять, что Амброуз… Я не могла в это поверить. Однажды Гай что-то такое рассказывал, но я решила, что это обычная болтовня. Амброуз внимательно слушал рассказ женщины с лицом пекинеса, которая сидела справа от него. Он почувствовал мой взгляд, посмотрел на меня и вопросительно поднял брови. Я отвела взгляд. Вернер провел пальцами по моей руке, чтобы привлечь мое внимание.

— Вы когда-нибудь слышали о Бабельсберге?

— Кажется, это замок в Германии, из которого Гитлер собирался сделать нечто наподобие Камелота?

— Ja, ja, вы правы. Но историю о Камелоте христиане украли у моего народа. Священный Грааль — это арийский рыцарский орден. История Грааля гораздо древней, чем история короля Артура и рыцарей Круглого стола. Я сейчас все объясню.

Вернер энергично взмахнул рукой и опрокинул бокал с красным вином, который только что для него наполнили. Алое пятно растеклось по белоснежной скатерти. Поднялась суматоха, кто-то стал сыпать на пятно соль, кто-то лил белое вино. В результате на скатерти образовался ужасный беспорядок. Повинуясь всеобщему порыву, я чуть было не высыпала на пятно крутоны, которые подали к супу.

— О чем это вы говорили с Вернером? — спросил Гай, обернувшись ко мне. Суп убрали, гостям подали рыбу, запеченную с помидорами. — Маленький философ, не правда ли? — Гай придвинул голову к моей и прошептал: — Sieg heil!

— Ты все знаешь? Я поражена! — Вернер переключился на соседку справа. Добросердечная женщина пыталась оттереть винное пятно с его брюк. — Этот человек неонацист, — сказала я, понизив голос.

— Я знаю, что он неонацист. О, рыба просто тает во рту!

— Ты не находишь это шокирующим?

— В тебе замечательно уживаются серьезность и детская наивность. Почему я должен быть шокирован?

— Но Вернер намекнул, что и твой отец принадлежит к числу сторонников неонацистов.

— Слишком мягко сказано. Если бы у него появился шанс, отец очистил бы Англию от евреев, цыган, славян, коммунистов и душевнобольных к завтрашнему утру. Одно время он считал и инвалидов нежелательными особами, но по известным причинам переменил точку зрения.

— Неужели твой отец полагает, что Гитлер был прав?

— Дорогая Фредди, сотни тысяч людей полагали, что Гитлер прав. Неужели ты думаешь, что после поражения Германии в войне они расстались со своими убеждениями? Почему вдруг? Война продемонстрировала преимущества одной военной силы над другой. Это не имело ничего общего с триумфом идеологии. Нацизм должен был уйти в подполье на некоторое время, но всегда найдутся те, кому близки положения евгеники, кто выступает за чистоту расы. Этому существуют весьма разумные объяснения.

— Неужели и ты… — я не осмеливалась произнести эти слова вслух.

— Не будь глупышкой. Конечно же нет. Я не нацист. Единственное, во что я верю, — так это в свое собственное благополучие. Обычно фанатикам, ущербным или просто слабым людям необходима какая-либо идея, чтобы они могли поверить в себя. Тебя же смущают рассказы священников о небесах и аде, о хождении по водам или воскрешении. Все это такие же фантазии, как и те, в которые верят нацисты.

— Но христиане не требуют уничтожения инакомыслящих. — Гай скептически улыбнулся. — Ну, хорошо, — сказала я, осознав зыбкость этого аргумента. — По крайней мере не сейчас.