Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— Агильяр, скажи ей, что она находится среди друзей, и потому ей не следует беспокоиться о том, что пристойно, а что нет. Я никому не выдам ее.

— Кетцалькоатль — это бог ветра и перемен. Майя называют его Гукумац, бог зерна, — начала Малинцин. — Зачатый от божества, он Пернатый Змей — кетцаль, по имени зеленой птицы юга, и коатль, по имени змеи, первозмеи, он земной и небесный, рожденный непорочной девой Чимальман. Некоторые говорят, что у него был близнец, коатль, по имени Тецкатлипока, Ночное Небо, который завидовал ему и желал ему зла.

Кортесу понравилась мысль о божественном зачатии. Это доказало бы его отцу, кто есть кто.

— Кроме того, Кетцалькоатль был правителем Тулы, главой народа тольтеков, чьи традиции перенял народ ацтлан, иначе именуемый ацтеками или мешика. В Туле Кетцалькоатль возвел четыре храма, Дом аристократов, Дом простолюдинов и Дом змей. Он был очень набожным, священником и поэтом, не жаждавшим человеческих жертвоприношений, ибо любил человечество. Он приносил в жертву лишь змей, птиц и бабочек. Уплыв в Восточное море на горящей змеиной лодке, он вознесся на небеса и стал утренней звездой. Говорят, что он вернется в год Одного Тростника, ибо он покинул землю в год Одного Тростника.

— Что ж, мне это нравится. Святой, спаситель, второе пришествие и все такое.

Малинцин вновь начала рассказывать.

— Малинче говорит, — перевел Агильяр, — помни, владыка мой, что, когда Кетцалькоатль был мужем, он поддался искушению.

Вот это уже Кортесу не понравилось.

— Его изгнали, и он отправился странствовать не только из-за того, что Тула проиграла войну другим племенам. Он совершил ужасный грех. Завистливые боги всегда пытались наказать Кетцалькоатля за то, что он украл кости и сделал из них людей. И вот однажды бог-обманщик Тецкатлипока пришел к нему и предложил ему пульке. К несчастью, Кетцалькоатль так напился, что в безумии своем возлег со своей набожной сестрою.

— О боже, — удивился Кортес. — С сестрой? ¿Hermana? К счастью, у меня нет сестры.

Нуньес был человеком утонченным. Он не только имел кусок ткани, которым отирал лоб, называя эту ткань «носовой платок», но он еще носил стекла на кончике носа, которые называл «очки», и, конечно же, заведовал часами. Нуньес не был владельцем этих часов, и все предпочитали молчать о том, как он их заполучил. На самом деле достоверно этого не знал никто. Главное, что часы находились на борту корабля, достаточно легкие для того, чтобы носить их на суше. Если заводить их каждый вечер, они работали безупречно. Переносные домашние часы являлись роскошью, доступной немногим, даже богачам. Так уж издавна повелось, что время в Европе определялось по огромным башенным часам, установленным на муниципальных зданиях. По их сигналу городские глашатаи объявляли, который час, на мостах и в других важных точках города. Башенные часы были также в церквах, и по ним определяли время молитв, служб и колокольного звона. Солнечные часы по-прежнему стояли в садах, песочные часы — на столах. В море время вычисляли по звездам при помощи астролябии и секстанта, а также песочных часов.

Часы Нуньеса, изготовленные в Нюрнберге, можно было удержать в одной руке. Пружиной служила тонкая стальная нить, которая заводилась ключом. Нуньес носил этот ключ на шее. Часы обозначались римскими цифрами, а стрелки напоминали геральдические пики, минуты же были отмечены тонкими золотыми полосками. Латунный корпус часов украшали изображения скелетов и смерти в мантии с капюшоном, а внизу были выгравированы слова: «Memento morí» [38] Помни о смерти ( лат .). . Нуньес носил их на спине в полотняном мешке, упакованными в коробку из бычьей кожи.

— Который час, Нуньес?

— Восемь утра, дон Кортес.

— А теперь который час?

— Две минуты девятого.

Ботелло, конечно же, достаточно было взглянуть на небо, чтобы приблизительно определить время, но вот Франсиско и отцу Ольмедо следовало читать молитвы вовремя, и потому они пребывали в восторге от того, что религиозные обряды проводятся как должно. Они всегда знали, когда пора открывать требники и читать молитвы, псалмы, проповеди и гимны, предусмотренные службой. И хотя Агильяр отказался от своего сана, он все же молился по Псалтырю, преклоняя колени для утрени, последней ночной молитвы, похвалы, славящей рассвет, молитвы первого часа, отмечавшей начало дня, третьего часа, посвященной Благовещению, шестого часа, посвященной трем волхвам, девятого часа, посвященной Сретению Господню, вечерни, посвященной бегству в Египет, и для комплетория, посвященного Деве Марии. Событие, в честь которого возносилась каждая молитва, было проиллюстрировано в этой книге небольшими красивыми картинками в обрамлении переплетенных лоз и крошечных золотых лилий: Мадонна на престоле, Мадонна с плащаницей, Мадонна Милосердная и сцены из Ветхого Завета, например битва Давида и Голиафа.

Тем утром в одиннадцать часов, после того как испанцы насладились своим завтраком — кукурузной кашей, форелью, зажаренной на костре и приправленной шалфеем, лаймом и солью с южных соляных равнин, да еще вишневым компотом с дыней, — покурили и отстояли мессу, касик преподнес Кортесу роскошный подарок. Ему хотелось выразить свою благодарность. Сборщики податей томились на корабле в заливе, в Семпоале настал новый день, и это нужно было отметить.

— Позовите донью Марину, — сказал Кортес, увидев касика и его свиту.

Малинцин торопилась, волосы развевались за ее спиной. Она вытерла мокрые ладони, проведя ими по юбке, потому что ее позвали в тот момент, когда она мыла горшки и сковородки. Ее привилегированное положение и тот факт, что ей не приходилось больше заниматься женской работой, возмутили других рабов, и, чтобы успокоить их, Малинцин вернулась к своим обязанностям, включавшим готовку и уборку. Таким уж она была человеком: ей всегда хотелось чем-то занять руки. Обычно она переводила с легкостью, но в этот раз, услышав слова касика, Малинцин замялась. На мгновение она вообще лишилась дара речи. Ей было трудно произнести эти слова.

— Малинче?

— Я безмолвна, Агильяр.

— Ну хоть одно предложение, — взмолился он.

— Неужто мои же слова приведут меня к погибели?

— Что происходит? — Кортес терпеть не мог ситуаций, когда он чего-то не понимал.

— Он хочет, чтобы Кетцалькоатль Кортес женился на его прекрасной племяннице, — выдавила Малинцин, и тело ее стало холодным, словно река во тьме ночи. — Он будет счастлив, если Кетцалькоатль Кортес станет членом его семьи.

Берналь Диас, летописец, отметил в своей книге тот факт, что племянница касика очень походила на своего дядю и единственным отличием являлось то, что она была женщиной. Она тоже едва могла ходить, и потому ее с двух сторон поддерживали служанки. Тройной подбородок свисал до груди, груди висели до пояса, а живот почти достигал колен. Из-под огромной юбки виднелись крошечные ступни. Мочки ее ушей вытянулись из-за тяжелых украшений. Волосы ей обмазывали глиной, а сверху посыпали перьями. Глаза терялись в складках лица. Да, Берналь Диас не мог найти ни одной черты, за которую стоило бы похвалить эту девушку.