Фрэнсис Шервуд - Ночь печали

— Агильяр и Аду будут твоими верными телохранителями.

— Аду — раб, — возразил Альварадо, — а Агильяр ленив.

— Аду добился свободы своей отвагой, Альварадо, а Агильяр — один из самых разумных людей, находящихся здесь. Ботелло тоже останется.

— Очень хорошо.

С точки зрения Альварадо, Ботелло был полным придурком, а самое главное, не умел обращаться с мечом.

— И Нуньес тоже.

— Этот еврей?

— Альварадо, Нуньес не только носитель часов, но еще и наш навигатор. Он невероятно талантливый плотник, отважный воин и волшебник в вопросах военной стратегии. Я предпочел бы, чтобы столь способный человек находился рядом со мной в бою, но все же щедро оставляю его тебе.

— Ботелло живет в какой-то хижине с одной из местных.

Более того, влюбленный Нуньес бесполезен. А теперь, когда его женщина забеременела, эта троица будет только выводить его из себя.

— Ботелло прав в том, что он живет в хижине. Лучше держать руку на пульсе в вопросах, касающихся местного населения.

— Но вы же говорите, что ничего не случится.

— Как что-то может случиться? Мы полностью контролируем Моктецуму. Вот скажи мне, Альварадо, мы полгода провели в столице, и сколько у нас произошло битв? Вот именно. Ни одной. Донья Марина исполнит для тебя роль переводчицы, а отец Ольмедо станет твоим духовником.

— Это хорошо.

Малинче в роли переводчицы? Неужели Кортес забыл о его интрижке? Кроме того, Альварадо слышал, что Малинче больше не отвечает Кортесу взаимностью. Не означает ли это, что она ищет его, Альварадо, милости? «Хоть бы не возникло проблем», — молча взмолился он.

— Здесь скоро состоится большой праздник, знаешь ли. Когда будешь веселиться, подумай о том, каково мне в сырых, полных москитов джунглях. По-моему, это называется Праздник кукурузного початка.

— Это когда они отрубают головы девственницам?

Выразительно кашлянув, Кортес пнул какой-то хлам, валявшийся на земле. Улицы здесь постепенно становились такими же грязными, как в Европе.

— Мой долг состоит в том, чтобы обеспечивать реализацию наших интересов, Альварадо, и сохранность золота — во имя императора Карла, конечно же, — чего бы это ни стоило. Ты должен оставаться здесь, вести себя разумно и мило, есть и пить, постоянно улыбаться. Из-за твоих золотых волос индейцы думают, что ты связан с богом солнца и являешься воплощением Тонатиу. Они любят тебя, Альварадо, правда. О господи, да ты же сможешь кататься по озеру на одной из наших маленьких бригантин и охотиться на уток. Ты и твои люди будете делать все, что вашим душенькам угодно, в то время как мне, вашему верному слуге, придется сражаться с подлыми кубинцами под предводительством этого сукина сына Нарваэса. У нас, кстати, дождь может пойти, и тогда все заполонят грязь и мухи.

— Да, и москиты, как вы сказали. Вы знакомы с Нарваэсом, капитан?

— Никогда не видел это отребье.

— А почему Веласкес сам не прибыл в Веракрус, чтобы повести в бой свои войска?

— На Кубе оспа. Хорошая отговорка для этого труса, чтобы не вступать со мной в открытое сражение. Он прислал вместо себя своего лакея Нарваэса.

Они остановились у кораллового дерева. Справа простирался канал. У Кортеса во рту торчал большой лист табака: курение стало для него привычкой. Утром после завтрака он приказывал одному из индейцев скрутить ему сигарет на целый день и носил табак в маленькой деревянной коробочке, специально сделанной для этих целей одним из ремесленников. Кортес выкуривал по листу табака после завтрака, во время утренней прогулки, после обеда, после сиесты и перед сном, когда пил бренди.

— А знаешь, о чем я все время думаю, Альварадо?

Ну вот, сейчас он скажет об этом. Кортес припомнит ему историю с Малинче и ту злосчастную ночь, когда, если уж говорить точно, ничего, собственно, и не произошло, потому что Альварадо так и не сумел довести дело до конца.

— Веласкес не может смириться с моим превосходством здесь, несмотря на то что, по слухам, император Карл Четвертый с одобрением воспринял мою инициативу и лидерство.

— Я думал, он император Карл Пятый.

— Четвертый он там или пятый, но золото любит. И что, тебя это удивляет?

Выступая в поход к побережью, Кортес, несмотря на легкомыслие, с которым он говорил о неизбежной победе над врагами, взял с собой много оружия, того, что от самой Семпоалы тащили индейские носильщики: небольшие пушки, мушкеты, коробки с порохом и патронами, рапиры, кинжалы, алебарды, молоты, булавы, щиты из стали с отделкой из железа, латуни и кожи, множество арбалетов из стали, дерева и рога. Любимый арбалет Кортеса украшали черное дерево, слоновая кость и жемчуг, из которых были выложены изображения переплетающихся лоз, летящих птиц и драконов с раздвоенными языками. Взял он с собой и мушкет с изображениями на слоновой кости: города, обнесенного крепостной стеной, замка и нескольких обнаженных женщин, танцующих джигу. Кортес надел не только кирасу и шлем, но и латные перчатки и кольчужную юбку, а на коня водрузил наголовник с острыми выступами на лбу. Вымпел Кортеса с надписью: «Братья, последуем же за Крестом, и верою нашею мы победим» — нес Исла. Альварадо подумал, что они похожи на крестоносцев, отправляющихся в поход для освобождения Святой земли от неверных. Несомненно, Кортеса ожидала битва, которую он ждал всю жизнь.

Несмотря на все опасения Альварадо, в первые две недели отсутствия Кортеса все шло своим чередом, и Альварадо решил, что его командир не ошибся, описывая его обязанности как развлечение. Народ мешика готовился к важнейшему празднику года, посвященному богу Тецкатлипоке. Шел месяц токскатль, май по христианскому календарю. Тецкатлипока, иначе известный как Курящееся Зеркало, был богом-обманщиком, повелителем ночи. Это он искушал Кетцалькоатля пульке. Столь коварный бог требовал особого поклонения.

По этому случаю на площади работали брадобреи, стригшие волосы. Они делали прически короткими спереди и длинными сзади; те же воины, что отличились в битве, могли состричь все волосы. Жрецы подбривали виски и лоб, оставляя прядь волос в центре головы. Женщины в это время покупали мази, помады и желтую краску для лица, а еще краску для зубов. Они заплетали волосы в две косы и укладывали их петлями по бокам, так что впереди торчали рожки. Из плетеных шкафов доставались праздничные уипилли, а женщины, собирающиеся танцевать на празднике с солдатами, украшали свои куитли изображениями сердец и плетеными узорами. Некоторые обшивали куитли каймой и бахромой, а на уипилли наносили изображения рыб.

Столицу наполнили цветы, привезенные из окрестных селений: пурпурные ирисы, кремовые лилии с желтыми сердцевинами, шиповник, карликовые желтые розы, розовые космеи и букеты голубых люпинов. В город приехали лучшие создатели головных уборов из перьев и ювелиры из подвластных Моктецуме городов. Им предстояло участвовать в создании одеяний, головных уборов и макстлатлей. Все повара из высшего сословия были заняты приготовлением изысканнейших блюд из мяса: они жарили перепелов, оленей, голубей и горлиц, куропаток, фазанов и кабанов, а также картофель и белую рыбу с толчеными тыквенными семечками. Плов из аксолотля перемешивали с желтым перцем, а еще готовили маис, добавив в него красный перец и мед. Откормленных игуан забивали и, приправив шалфеем, запекали на вертелах. С побережья в столицу несли морскую рыбу, черепах, крабов и устриц. Воздух наполнился благовониями. О нехватке продуктов все позабыли, как и о возможности голода или засухи. В это время Моктецуме выдали новый тильматли бирюзово-зеленого цвета, позволенного лишь императору. Он также получил красивый белый макстили из хлопка и новые кактли с полосками до колен. Из сокровищниц вынесли украшения, которые испанцы ранее не видели. Но все эти приготовления, казалось, не трогали Моктецуму. Он оставался спокойным, каждый день загорал на террасе, курил табак, молился и продолжал рассказывать Малинцин славную историю своего народа.