Фред Стюарт - Титан

— Разумеется.

— С недавних пор мы начали разрабатывать принципиально новый тип бомбы. Если это у нас сработает — на сегодня на этот счет есть еще большие сомнения, — то все иное оружие можно будет сдать в утиль. Это будет бомба невероятной разрушительной силы. Если я вам сейчас скажу, что от взрыва одной такой бомбы на воздух взлетит город размером с Чикаго, вы подумаете, что я начинаю сходить с ума. Но, Ник, похоже, это правда.

— Одна бомба может снести с лица земли Чикаго?! — потрясенно воскликнул Ник.

Президент кивнул:

— Вот именно. И я беру на себя большую ответственность, рекламируя этот проект. Впрочем, наши ученые уверили меня в том, что эта бомба — вещь не только выполнимая, но с точки зрения современного уровня развития физики — неизбежная. Это означает, что если ее не создадим мы, создаст Германия. Так что от моих слов ничего не изменится. Короче, возвращаюсь к этой самой «тяжелой воде».

Получение ее — необходимый этап в создании бомбы. И если в пьяном угаре парижский генерал фон Штольц разглагольствует о ней, это может означать только одно: нацисты работают над тем же, над чем работаем мы. Гитлер проиграл войну. Но если, не дай Бог, он заполучит бомбу раньше нас, пожалуй, он сможет осуществить величайший перелом в войнах всей истории человечества. Он может выиграть. Неудивительно, что нас это беспокоит.

— Да уж…

— И я подумал о вас. Разумеется, нашей первейшей задачей сейчас является выяснение всего, что связано с парижской «тяжелой водой». Но Диана Рамсчайлд отказывается разговаривать с нами. Агентам Билла в Париже она твердо заявила, что расскажет все, что знает, только одному человеку на свете. И этим человеком являетесь вы.

— Я?! — воскликнул Ник, переживая очередное потрясение. — Но почему я?!

Президент развел руками:

— Мне кажется, Ник, что эта леди все еще любит вас. У нее обнаружена какая-то серьезная болезнь, и жить ей осталось немного. Она сказала, что хочет увидеть вас еще раз перед смертью. Знаете, по-моему, это очень трогательно.

— Трогательно, согласен. Но Диана столько раз покушалась на мою жизнь, что мне трудно верить ей.

— Вы ведь сказали, что она простила вас.

— Я сказал, мне кажется, что она простила меня. У меня нет никаких доказательств этого. Сцена в тюрьме, возможно, была лишь хорошо разыгранным спектаклем. Факт остается фактом: не она вытащила меня оттуда, а я сам сбежал. Если вы попросите меня поехать в Париж для встречи и разговора с Дианой, то имейте в виду, что это может оказаться для меня смертельной ловушкой. Диана знает, что нацисты вздернут меня при первой же возможности.

Президент бросил взгляд на Донована, и тот сказал:

— Да, мы и в самом деле просим вас поехать в Париж. Поймите, это крайне важно!

Нику стало не по себе. Пытки на операционном столе в гамбургской тюрьме еще не забылись. Шрамы на теле давно прошли, но шрамы в душе до сих нор мучили его кошмарами. Он попытался в деталях припомнить то короткое свидание с Дианой в пыточной камере тюрьмы. Он вспомнил слезы, стоявшие в ее зеленых глазах, в тех глазах, что он когда-то любил… Он вспомнил ее слова: «О Боже, Ник, что я наделала?!»

Тогда он ей поверил, но есть ли гарантия? Ведь ее былая к нему ненависть была столь сильна, что заставила Диану пойти даже на наем убийцы! А теперь его просят доверить ей свою жизнь. И ради чего? Ради «тяжелой воды», про которую он мало что понял. Правда, и того малого, что они позволили себе рассказать ему о супербомбе, вполне хватило для осознания крайней важности миссии. О Боже, что за идиотская ирония судьбы! Возможно, судьба мира сейчас в руках у неуравновешенной женщины, которую он соблазнил и бросил более чем четверть века назад! И как все-таки он оказался прав: похоже, любовь действительно начинала играть самую главную роль в его жизни…

— Мы понимаем, как нелегко вам решиться на это, — прервал его размышления президент. — Возьмите время на обдумывание. Несколько дней.

Эдвина, Эдвина… Ее не было с ним уже три года. Ему так не хватало ее все это время! Физическая любовь не составляла большой проблемы для мультимиллионера, который все еще был моложав и привлекателен. Но любовь иная, душевная, ушла навсегда. Он построил мемориал в память о жене: учредил на миллион фунтов стерлингов дом-интернат для детей, осиротевших во время войны. Имя Эдвины и память о ней будут жить. Но ее зверское убийство все еще терзало Ника. Честер Хилл отбывал в тюрьме свой срок, но нацисты все еще у власти, все еще в силе. И потом Европу захлестнули слухи о самом диком проявлении безумия Гитлера: о «лагерях смерти», в которых истребляется целая нация, та нация, к которой частично относился и Ник.

— Я сделаю, что вы просите, — сказал он негромко. — Я сделаю это по многим мотивам. Но главный из них — память о жене. Этот долг я нацистам еще не вернул.

Президент и Донован облегченно вздохнули.

Почти полностью раздетые шоу-герлз из «Семирамиды», парижского ночного клуба, который приносил его хозяйке Диане Рамсчайлд просто сказочный доход — клуб помещался на площади Дю-Тетр на Монмартре, — одна за другой спускались по ступенькам сцены в зал. Вместо юбок на них были какие-то украшенные блестками тесемки. Туфли на высоких каблуках от Джоан Кроуфорд с ремешками на лодыжках, нарядные головные уборы с перьями и больше ничего! Пока они спускались со сцены, в самом ее центре, у микрофона, потрясала публику своей красотой блондинка Лора Дюкас. Она исполняла «гвоздь» программы: песенку «Париж в ночи». Пока Лора пела то по-немецки, то по-французски, полторы сотни находившихся в зале подвыпивших потных немецких офицеров вожделенно и в молчании смотрели на обнаженные груди шоу-герлз.

В отличие от прочих шоу-герлз Лора была одета, ее усыпанное белыми блестками вечернее платье мерцало при затянутом табачным дымом свете юпитеров. Мини-юбка не скрывала чувственных ног певички. Антисемитское и прогерманское периодическое издание «Я везде» сравнило их с ножками Бэтти Грабл. Уразумев намек, Лора собрала свои крашеные кудряшки на макушке а-ля Грабл. Но в отличие от Бэтти Лора была удивительно красива, а ее глаза цвета морской волны были просто мечтой арийца. Она была дочерью мэра города Пуатье и в течение пяти лет воспитывалась в ультраконсервативном женском монастыре в Париже. Потом она решила, что замкнутая жизнь не для нее, и сбежала из обители. Спустя год после оккупации немцами Парижа она устроилась певичкой в дешевенький ночной клуб. Там-то ее и приметила Диана, которая забрала оттуда Лору и сделала из нее настоящую звезду. Диана, которую в Париже звали La Dame aux Voiles, сумела разглядеть в девушке талант.