Н. Джемисин - Держава богов

– Не получилось.

– А чего ты, собственно, ждал?

Он медленно покачал головой:

– Письмена должны были пробудить твою природную магию. Ты ведь по-прежнему бог; в ином случае твоя противоположность не могла бы на тебя повлиять. Я думал, что сумею напомнить твоей плоти – она юна и податлива и служит лишь воплощением твоей воли… – Он стиснул зубы и отвернулся. – И понять не могу, отчего у меня не вышло!

Я вздохнул. Я и не питал особой надежды – возможно, из-за того, что он не предупредил заранее, чем намерен заняться. Оно и к лучшему.

– А я думал, тебе нравилось, что я смертный…

Он вновь мотнул головой, плотно сжал губы:

– Только если это не означает твоей смерти, Сиэй. Этого я никогда не хотел.

– Вот как. – Я накрыл ладонью его кулак. – Что ж, спасибо за эту попытку. Но, Дека, даже если бы ты смог привести меня в порядок, это все равно не имело бы смысла. Мы, богорожденные, – чепуха по сравнению с Троими. Когда Вихрь ворвется в этот мир, мы, скорее всего…

– Заткнись, – прошептал он, и я, моргая, послушался. – Просто заткнись, Сиэй…

Его трясло, а глаза были полны слез. Впервые с младенческих времен он выглядел потерянным, одиноким и не на шутку напуганным.

Ну а я по-прежнему оставался богом, как он только что справедливо заметил. И моя природа требовала утешать заблудших детей. Я притянул его к себе: пусть поплачет, а я его побаюкаю…

Но он оттолкнул мои руки и поцеловал меня. А потом, словно поцелуй не был достаточным свидетельством его взрослости, он привстал и начал стягивать с меня одежду.

Я мог бы посмеяться, или отказаться, или притвориться совершенно незаинтересованным. Но близился конец света, а он принадлежал мне. И я сделал то, к чему лежала душа.

Через три дня все мы умрем, но за это время можно сделать так много. Я все же был не настоящим смертным. Я знал, что дар Энефы не следовало принимать как должное. Я собирался сполна насладиться каждым оставшимся мне мгновением. Так сказать, со вкусом прожевать и обглодать косточки. А когда настанет конец… Что ж, я буду не одинок. И это было драгоценно. И это было свято.

Утром мы вернулись в Эхо. Дека отправился проведать своих писцов: вдруг они обнаружили некое чудо, способное нас спасти. Я пошел искать Шахар.

Я обнаружил ее в Храме, наконец-то освященном, как храм. Кто-то уже установил здесь алтарь – точно на том месте, где мы с Декой впервые занимались любовью. Остановившись перед ним, я решительно отогнал похотливые мысли насчет человеческих жертвоприношений, потому что быть грязным старикашкой мне не хотелось.

Шахар стояла у алтаря. Полупрозрачные цветные завитки стены бросали на нас голубоватые тени, напоминавшие о безоблачном небе снаружи. Она стояла ко мне спиной, хотя я не сомневался: она услышала мои шаги и узнала их. Чтобы просто попасть в эту комнату, мне потребовалось уговорить четырех стражников. Шахар не шевелилась, пока я к ней не обратился, а когда подал голос – вздрогнула, очнувшись от глубокой задумчивости.

– Друзья лгут, – сказал я. Я говорил тихо, но мой голос все равно породил под высоким и гулким куполом эхо. Он звучал ниже, чем прежде, и в нем чувствовалась хрипотца, которая по мере старения будет лишь нарастать. – Лгут и возлюбленные. Однако доверие можно восстановить, потому что мы с тобой и вправду друзья, Шахар. Не следовало бы мне об этом забывать. – Она не ответила, и я со вздохом пожал плечами. – Я ведь поганец, так что чего ты ждала?

Она продолжала молчать. Я заметил, как напряжены ее плечи. Она стояла, скрестив на груди руки. Я видел достаточно женских слез и догадался, что она сейчас заплачет, поэтому решил удалиться. Я был уже в дверях, когда она тихо произнесла:

– Друзья.

Я остановился. Оглянулся. Она показывала мне правую руку – ту, что сжимала мою руку годы назад, когда мы произносили обет. Я потер большим пальцем внезапно зачесавшуюся ладонь и улыбнулся.

– Друзья, – откликнулся я и тоже поднял руку. А потом все же ушел, поскольку мне что-то попало в глаза. Пыль, наверное. Надо бы поберечься. Старческим глазам, знаете ли, забота нужна…

Пока Вихрь занимал все большую часть неба, затмевая даже солнце, мир оставался на удивление спокойным, и это меня по-настоящему удивляло. Смертные люди отличаются от смертных животных лишь наличием членораздельных языков да кое-какой чудаковатостью, а животным свойственно при виде опасности метаться и паниковать.

Нет, конечно, кое-какие вспышки происходили. И я говорю не о воровстве, благо орденские Блюстители быстренько вылавливали и казнили воров. Были поджоги, были бессмысленные разрушения – людям надо было как-то выплеснуть овладевшее ими отчаяние. Происходило насилие. В какой-то стране так много мужчин прикончили жен и детей, а затем наложили на себя руки, что пришлось вмешаться одной из моих родственниц. Она появилась в тамошней столице, облаченная в опавшие листья, и во всеуслышание объявила, что самолично препроводит души подобных самоуправцев в наихудшую из множества преисподних. Но и тогда убийства не прекратились совсем, лишь сделались реже.

По сравнению с тем, что могло бы разразиться, это были мелочи. Я-то думал, что начнется… Даже не знаю, что именно. Всеобщее самоубийство, людоедство, полное падение нравственных устоев эры Светозарного…

А вместо этого Шахар справила свадьбу с Датеннэем Канру, теманским наследником. Церемония прошла скромно, в узком кругу, поскольку готовить что-то более пышное просто не было времени. По моему совету Шахар попросила Деку провести обряд, как надлежало первому писцу, и Дека, опять же по моей подсказке, согласился. Они не стали взаимно извиняться: еще бы – ведь они Арамери. Но я-то видел, что Шахар раскаивалась и что Дека ее простил. По завершении церемонии Шахар велела ордену Итемпаса распространить о ней весть, используя все подручные средства – от глашатаев и новостных свитков до слухов. Действия молодой правительницы должны были намекнуть людям: «Я верю, что у нас все-таки есть будущее».

Канру с готовностью согласился на свадьбу, поскольку, думается, был по уши влюблен в Шахар. Она же… Да что говорить, она любила меня, но жених ей искренне нравился. И каждому из нас в те дни требовалась дружеская рука.

Я проводил каждую ночь в объятиях Деки и смиренно благодарил судьбу за выпавшее мне счастье.

В общем, все шло своим чередом. Мир продолжал жить.

До самого конца.

Когда наступил последний рассвет, мы собрались вместе: Арамери, благородные вельможи из Тема и иных стран, простонародье из Тени. Прибыли Ликуя с Ахадом, Неммер и другие богорожденные, не захотевшие оставить смертное царство. Завиток находился не так высоко, как разрушенное Небо, но потрясающий душу вид открывался и отсюда. Небеса внушали ужас и благоговение. Прозрачный круговорот захватил уже бо́льшую их часть. Когда взошедшее солнце попало в измененное пространство, его форма жутко и тошнотворно исказилась, а свет заиграл на наших лицах отблесками умирающего костра. И это не было иллюзией. Все так и происходило, невзирая на удаленность и немыслимые углы. Присутствие Вихря искажало даже Итемпасовы законы пространства и времени. И мы воочию наблюдали медленную и мучительную гибель нашего солнца, разорванного в клочья и затянутого в чудовищное жерло. Остатки света пропадут еще не сразу, но потом придет тьма, какой смертные еще не видали. Если, конечно, мы до нее доживем.