Н. Джемисин - Держава богов

– Надо, чтобы ты умер, – сказал я Темпе, и тот поднял бровь. – На время!

И я как можно короче, чтобы окончательно не сорвать голос, изложил им свой замысел.

Руки Деки непроизвольно стиснули мою икру. Однако он не стал возражать, за что я был ему благодарен. Он мне доверял. Если он поможет, то я проверну такую каверзу, какой свет еще не видывал.

Мою последнюю каверзу.

– Пожалуйста, – сказал я Темпе.

Он помолчал, но потом вздохнул, наклонил голову, снял куртку и вручил ее мне.

А потом огляделся и очень спокойно, словно занимался этим каждый день, облюбовал длинный и острый обломок, торчавший неподалеку. Когда-то он был деталью Арфы Ветров, а теперь стал вполне грозным копьем в четыре фута длиной, устремленным вверх. Темпа придирчиво осмотрел его, отбросил линялый лоскут, прицепившийся к острию, и выкорчевал обломок, спустив вниз по склону небольшой обвал. Заново укрепив его под углом градусов в сорок пять, он удовлетворенно кивнул – и без дальнейших раздумий бросился грудью на острие. Съехал по нему и повис, остановленный то ли трением каменной грани о кость, то ли еще чем-то.

Дека с криком вскочил, хотя уже поздно было что-то предпринимать и он знал, что это сейчас произойдет. Но от крика неприятия он удержаться не смог – такой уж он был человек.

Я дотянулся и взял его за руку. Его черты исказил ужас. Умудрились же Арамери породить настолько совершенную душу! Какое счастье, что я дожил до ее появления и успел узнать Деку!

Он тут же подтвердил, что я в нем не ошибся: ужас в его глазах сменила угрюмая решимость. Он помог мне встать и передал куртку Темпы, которую я надел. Ветер успел превратиться в настоящую бурю, а старик из меня получился тощий и хилый.

В следующее мгновение мы вздрогнули и вскинули головы: небо наполнил звук, напоминавший завывания множества рогов. Облака разошлись, и мы узрели нового и ужасающего бога: близился Вихрь. То, что предстало нашим глазам, конечно же, не было Его истинным обликом. В реальности Он превосходил все сущее, не говоря уже об одном несчастном мирке. Просто, как и все божественное, проявлявшееся в смертном царстве, Он создал себе вещественное отображение. Несущиеся облака, солнце, превращенное в тлеющую карамель и сопровождаемое вереницей обломков планет и осколков лун… Его поверхность отражала наш мир, мы даже увидели себя, невероятно увеличенных и искаженных. Свои кричащие лица. Искалеченные, окровавленные тела. Близкое и неизбежное будущее.

Дека молча повернулся ко мне спиной и присел. Говорить больше не было никакой возможности, а скоро у нас и вовсе уши полопаются. Оно и к лучшему, потому что иначе с ума сойти можно. Я влез к Деке на спину и уткнулся лицом ему в шею, чтобы в последний раз вдохнуть его запах. Не обращая внимания на подобное проявление моих чувств, он закрыл глаза и что-то пробормотал. Я почувствовал, как письмена на его спине раскалились и сразу остыли.

Боги не летают. Полет требует крыльев и не дает достаточной скорости. Поэтому мы прыгаем, а затем повисаем в воздухе. Это всякому доступно, только смертные в большинстве своем еще не поняли как. Есть там одна хитрость…

Первый прыжок Деки чуть не занес нас прямиком в Вихрь. Я застонал и прижался к нему: гром стоял такой, что у меня отнялись руки и я едва не выпустил его плечи. Однако Дека сразу же исправил ошибку, и мы по дуге ринулись вниз. Туда, где шла битва богов.

Она еще не завершилась На мгновение нас окутала тьма, обдало холодом: Нахадот. Потом волна теплого воздуха, кружащиеся споры, палые листья: Йейнэ. Значит, они живы и бьются. Я с радостью увидел, что они побеждают. Они рассеялись в пространстве, отказавшись от материального облика, и загнали Каля в сферу совокупной энергии. Там кипели такие страшные силы, что я попросил Деку остановиться подальше, что он и исполнил. Каль яростно метался в эфирном узилище, но вырваться не мог. Божественная маска сделала его богоравным, но лишь на время, и никакой ложный бог не мог долго противостоять двум из Троих. Чтобы победить, Каль должен был сделать свое временное преображение постоянным. А для этого требовалось могущество, которым он не располагал.

Поэтому я, его отец, и предложил ему недостающее. Я зажмурился и изо всех сил устремил свое естество сквозь эфиры этого мира – и всех остальных.

Расплывчатые, разящие силуэты Йейнэ и Нахадота изумленно замерли. Каль завертелся в удерживавшей его сфере, и, кажется, его глаза в прорезях маски обратились на меня.

«Приди», – сказал я, понятия не имея, сумеет ли он услышать меня. Я облекал призыв в молитву и укреплял ее стержнем ярости – так вернее. Моя бедная Гимн, так я тебя и не благословил… Все, кто погиб в бывшей Тени. Ликуя с Ахадом. И он, кажется, хотел заполучить моего отца, Итемпаса? Я без труда исторг жажду мести из сердца. Потом аккуратно замаскировал ее горем, благо его у меня тоже хватало.

«Приди же, – повторил я. – Ты ведь жаждешь могущества? Говорил я тебе – прими свою природу. Энефа тебя засунула в какую-то дыру и оставила позабытого и заброшенного, а все ради меня. И ты не можешь меня за это простить. Ну так приди и убей меня. Это даст тебе силу, которой тебе сейчас так недостает…»

Запертый в сверкающей ловушке, Каль вперил в меня взгляд. Но я знал, что насадил на крючок слишком лакомую наживку. Он был мстителем, а я – причиной его самой застарелой и непреходящей боли. Он не мог противиться моему зову. Так же как я, проказливый кот, не мог противиться зову клубка ниток.

Он зашипел, пуская в ход все остатки могущества: миниатюрный Вихрь, рвущийся на свободу. Его элонтидская природа всколыхнулась, поначалу неуверенно, но, вкупе с божественной маской, его силы хватило, чтобы стены, возведенные вокруг него Йейнэ и Нахадотом, обратились в дым.

И тогда он устремился ко мне.

Вот я и преподнес ему подарок, как надлежало отцу. Самое малое, что я мог предложить. Совсем немного по сравнению с тем, что следовало бы.

Мой милый Дека… Он так и не дрогнул, даже когда ярость Каля накрыла нас и опалила ему кожу. Мы разом закричали, услышав, как ломаются наши кости, но и тогда Дека не выронил меня. И даже когда Каль заключил нас в разрушительные объятия, возможно задуманные как пародия на родственную любовь. Что ж, не исключено, что толика истинной любви в них действительно присутствовала. Месть – сложная штука.

Поэтому-то, собрав последние остатки сил, я сунул руку за пазуху куртки Итемпаса, вытащил кинжальчик, умащенный кровью Ликуи Шот, и всадил его Калю в самое сердце.

Он замер. Зеленые глаза с раскосыми зрачками под божественной маской полезли из орбит. Клубившаяся вокруг него сила застыла, как ветер в оке бури.

Мои руки, покалеченные и окровавленные клешни, все-таки оставались руками Плутишки, и я сорвал с Каля маску. Это было совсем просто, ведь он был уже мертв. Его лицо, так похожее на мое, уставилось на меня пустыми глазами.