Тахира Мафи - Плетеное королевство

И госпожа Сана ушла, захлопнув за собой дверь.

Ализэ больше не могла сдерживать себя. Она сползла на пол и разрыдалась.

В млечном свете луны силуэты прохожих сливались в одну тягучую шумную массу; кругом раздавались восторженные крики, из-за деревьев рвался смех, свет фонарей мерцал, когда люди спотыкались на улицах. Ночь являла собой чистое безумие.

Ализэ подавила дрожь.

Ее всегда тревожила темнота, потому что она пробуждала в девушке необъяснимый страх слепоты. Когда-то предки Ализэ были обречены на существование без тепла и света – она знала об этом, но то, что она все еще носила в себе этот страх, удивляло ее. Девушке казалось странным вечно бояться темноты, ведь именно она давала ей свободу. Только по ночам ярмо долга не тяготело над Ализэ.

Она вышла из Баз Хауса уже после того, как солнце скрылось за горизонтом, и хотя радостная новость о том, что госпожа Худа поручит ей еще больше заказов, очень бодрила, Ализэ снова тревожили ее руки. За этот изнурительный день на и без того разодранных ладонях появились новые раны, а перевязки отсырели и отяжелели от крови. Ализэ, которой предстояло сшить еще пять платьев в дополнение к ее привычным обязанностям, руки были нужны как никогда – а это означало, что поход к аптекарю не мог ждать до завтра.

На ноющих ногах девушка пробиралась сквозь вечерний снегопад, прижимая руки к груди и уткнувшись подбородком в воротник. Мокрые волосы покрылись инеем, непокорные пряди развевались на ветру.

Ализэ уже успела посетить местный хамам, где смыла с тела накопившуюся за день грязь. Она всегда чувствовала себя лучше, когда была чистой, и хотя подобные походы утомляли, это того стоило. К тому же ночной воздух бодрил, а холодный ветер, обдававший непокрытую голову, помогал сосредоточиться. Острота ума была просто необходима, когда Ализэ выходила на улицы по ночам, ведь она прекрасно понимала, какие опасности таят в себе отчаянные незнакомцы в темноте. Девушка осторожно ступала по камню, стараясь не шуметь и держаться поближе к свету.

Тем не менее, игнорировать суматоху вокруг не получалось.

Люди что-то скандировали, кто-то пел, кто-то кричал – и все были слишком пьяны, чтобы их слова можно было разобрать. Здесь плясали целые толпы, и все пытались удержать на возвышении то, что оказалось чучелом – соломенной фигурой с нахлобученной на ней железной короной. Посреди дороги сидели группы людей, спокойно курившие кальяны и пившие чай, хотя вокруг тряслись кареты и ревели лошади, а из плюшевых салонов экипажей, крича и размахивая кнутами, то и дело появлялись дворяне.

Ализэ прошла через облако абрикосового дыма, отпихнула от себя вечернего торговца и протиснулась сквозь узкую щель в группке людей, весело смеявшихся над историей о ребенке, который поймал змею руками и в восторге снова и снова окунал ее голову в миску с йогуртом.

Ализэ втайне улыбнулась.

Некоторые люди, заметила она, несли таблички – одни держали их высоко, другие тащили за собой, словно собаку на поводке. Она попыталась разобрать начертанные слова, но в тусклом мерцающем свете ничего нельзя было разобрать. Одно Ализэ могла сказать наверняка: это веселье и безумие было несвойственно даже для столицы, и на мгновение любопытство девушки попыталось взять верх над здравым смыслом.

Но она подавила его.

Незнакомцы пихали ее локтями, некоторые хватали за сноду, смеялись в лицо, наступали на юбки. То, что слуг презирают больше остальных, Ализэ усвоила уже давно. Другие работницы охотно снимали сноды в общественных местах, опасаясь привлечь нежелательное внимание, однако Ализэ так рисковать не могла; она была уверена, что за ней охотятся, но не знала, кто именно, и потому не ослабляла бдительность.

Ее лицо, к сожалению, запоминалось очень легко – оно было редким исключением; обычно различить джинна и глину на вид было трудно, поскольку джинны еще тысячи лет назад вернули себе не только зрение, но и меланин в коже и волосах. У Ализэ, как и у многих в Ардунии, были блестящие угольно-черные локоны и оливковый цвет лица. Но ее глаза…

Она не знала, какого цвета были ее глаза.

Иногда они приобретали привычный коричневый оттенок жженой умбры, который наверняка и был естественным цветом радужки, но чаще становились пронзительного льдисто-голубого оттенка, такого светлого, что его едва можно было назвать цветом. Неудивительно, что Ализэ постоянно жила с ощущением вечного холода, который чувствовала даже в своих глазницах. И в самый разгар лета по ее прозрачным венам струился лед, сковывая Ализэ так, что ее муки могли бы понять только далекие предки, от коих она и унаследовала эту особенность, над которой не имела контроля и причину которой не могла постичь. Из-за того, что глаза постоянно меняли цвет, мало кто мог выдержать взгляд девушки. Именно глаза привлекали внимание к ее лицу, делая его слишком заметным.

Ализэ ощутила влагу на губах и посмотрела вверх. Снова начался снегопад.

Она крепче прижала руки к груди и помчалась знакомой дорогой, низко наклонив голову против ветра. Постепенно Ализэ различила позади себя размеренные шаги и испытала приступ страха, который тут же прогнала, поймав себя на мысли, что в последнее время слишком легко впадает в панику. Впереди замаячил свет лавки аптекаря, и Ализэ поспешила к ней.

Когда она толкнула деревянную дверь, колокольчик звякнул, и девушку едва не вытолкнула обратно толпа, теснившаяся внутри. В аптеке оказалось на редкость многолюдно для этого часа, и Ализэ не могла не заметить, что привычный аромат шалфея и шафрана сменился мерзкими испарениями немытых уборных и застарелой рвоты. Заняв место в очереди, Ализэ затаила дыхание, сопротивляясь желанию вытряхнуть снег из туфель на ковер под ногами.

Посетители лавки осыпали друг друга непристойностями и толкались за место, держась за сломанные руки и разбитые носы. У некоторых из головы или рта капала красная кровь. Один мужчина дарил ребенку окровавленный зуб, который выдернул из своей головы, – сувенир от того, кто вздумал прокусить ему череп.

Ализэ с трудом могла поверить своим глазам.

Этим людям требовались бани и хирурги, а не аптекарь, но они были либо слишком глупы, либо слишком пьяны, чтобы это понять.

– Ну все, хватит, – раздался над толпой сердитый голос. – Все вы, убирайтесь! Вон из моей лавки, пока…

Раздался резкий звук бьющегося стекла, и флаконы посыпались на пол. Тот же рокочущий голос продолжил выкрикивать ругательства, а толпа все больше и больше приходила в возбуждение, и когда аптекарь уже замахнулся тростью и пригрозил не только избить присутствующих, но и передать их магистрату с обвинением в непристойном поведении, у двери началась самая настоящая давка.