Галина Гончарова - Золотое лето

– Я толстая!

Аня качнула головой.

– Ерунду ты говоришь. Не забывай, что дети формируются по-разному. Кто-то созревает в двенадцать, кто-то в двадцать. Ты созреешь позже, но и постареешь тоже намного позже иных сверстниц. Надо это осознавать и не поддаваться давлению толпы.

Кира вздохнула.

Вот последнее и было самым сложным. Она ткнулась Анне в плечо, прижмурилась.

– Ты ведь научишь меня так же одеваться? И выглядеть?

– Я тебе передам все, что знаю и смогу, – честно пообещала Анна. И услышала в ответ тихое: «Спасибо». Еще не мама. Еще не сестра. Но близость уже есть.

Как жаль, что нет времени… оно сквозь пальцы утекает, его уже почти не осталось…

Выставка Валаама Високосного Анну поразила.

Несколько секунд она обводила вот это все взглядом. Потом посмотрела на разнаряженных и вполне серьезных людей, на самого творца шедевров, который активно давал интервью, вещая что-то очень пафосное о новом пути в искусстве, на сами творения…

Нетленные, вестимо.

И подумала, что выражение «нетленка», которым пользовались в этом веке, получило новое значение.

Действительно – нетленка. Такое и тысячу лет в земле пролежит – не разложится. Валаам на мелочи вроде кистей и красок, холстов и бумаги не разменивался, он творил – на века!

Вот – гнутая батарея. Изначально грязно-бурая, сейчас она разрисована черной краской, причем то, что там изображено, приличные люди даже на заборах рисовать стесняются.

Вот – крышка от унитаза. Причем пережившая и первую молодость, и даже десятую… и на ней опять фаллический символ в самом его пошлом исполнении.

Вот картины.

Дом за фаллическим забором, причем забор-то прорисован с любовью, а дом кое-как. Лес из тех же фаллических символов, аквариум с ними же…

«Символы» везде подчеркнуты, даже выпячены. А вот все остальное…

– Мое искусство попирает старое, косное…

Что-то она уловила из речи творца. Хотя… стоит ли называть ЭТО – творцом? Скорее – вытворятелем.

– Боря, а мы здесь надолго?

– Боже упаси! – передернулся Савойский. – От такого навеки импотентом станешь. Еще и энурез замучает. Сейчас я с парой человек пообщаюсь – и уйдем.

Анна была против формулировки, но по сути-то верно? Верно… и тошно.

Ох-х-х!

Это-то здесь зачем?!

Явно использованный памперс, из которого фаллическим символом торчало… ладно, пусть это будет столбик коричневого пластилина.

Анну замутило. Но лицо ее оставалось невозмутимым, улыбка по-прежнему ослепительной…

– Семен Михайлович! – обрадовался Боря какому-то мужчине лет пятидесяти – пятидесяти пяти. – Надолго вы к нам?

– Боря! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим… Галочка, ты помнишь Борю?

– Конечно!

Супруга Семена Михайловича завоевала симпатию Анны мгновенно. Да и сам он…

Мужчина не стал, разбогатев, менять одну супругу по пятьдесят на две по двадцать пять. Рядом с ним осталась надежная соратница, проверенный друг. Может, и не такая очаровательная, как в восемнадцать, и складочек на боках явно побольше одной, но карие глаза искрятся улыбкой, темные волосы заколоты в простой узел, и морщинки на лице явно от улыбок. А не от крика или злобы…

– Боречка, а что это за милая девочка с тобой?

– Галина Петровна, это Анечка, моя невеста.

– Анечка! Чудесное имя! И девочка замечательная… Мальчики, вы поговорите пока о делах, а мы тут почирикаем о своем, о женском…

Мальчики послушно удалились и, судя по виду, действительно заговорили о делах. А Галина Петровна чуточку близоруко прищурилась и собиралась уже впиться в Аню с расспросами, как вдруг…

– О!!! Госпожа Смолина!!! Кого я вижу!!! Вы почтили меня своим присутствием?! А это ваша дочка?!

Художник налетел на женщин ураганом. Анна зло сощурилась.

Таких существ она не выносила. Вот… как есть – хлюст и штафирка! Весь какой-то вихлястый, нескладный, с длинными немытыми волосами, которые некогда были… темными? Нет, не понять. Главное, вшей не подцепить, мылись эти волосы явно больше года назад.

Блуза – жутко-лиловая с громадным желтым бантом.

Штаны – ярко-алые, в обтяжку. И то самое подчеркнуто громадным металлическим гульфиком. Ну ладно, в Средние века так делали! Но тогда шить иначе не умели!

А сейчас – зачем?! Да еще металлический, вон ткань аж натянулась, она просто этот вес выдержать не может…

Ниже сапоги-казаки, с металлическими заклепками. Красотища – невероятная. Ковбой времен освоения Запада за такие бы ухо себе отрезать позволил! Но какого вкуса ждать от необразованного пастуха? А тут что?

– Это Анечка, – представила Анну Галина Петровна. И, кажется, даже улыбнулась.

Аня подняла брови.

Испытание? Ну-ну…

– Анечка… Манечка! Замечательно! Галина Петровна, вы с супругом?

Дальнейшее было несложно просчитать.

Либо художник мешает беседе бизнесменов. Либо сводит с ума Галину Петровну, и она тоже за то спасибо не скажет. В любом случае – плохо.

– Сударь, скажите, пожалуйста, что символизируют ваши произведения?

Как-то так Анна говорила, вроде и негромко, но отойти, отвернуться, проигнорировать ее было совершенно невозможно. Валаам и не смог. Остановился, словно вкопанный.

– Манечка, а вы…

– Анечка, сударь, если вы запамятовали. Так что выражает данное ваше творчество? – Рука Анны плавно указала на ближайшую картину. С фалломорфированным лесом.

– Э-э-э-э-э… это протест! – сообразил художник. Как-то слова склеивались под дружелюбным взглядом карих глаз и совершенно не хотели вылезать из сведенного судорогой горла.

– Протест?

– В наше время женщины стали мужеподобными! И мужчины обязаны объединяться, чтобы защищать себя! Объединяться всегда, везде, подчеркивать свою мужественность… – Художник указал на гульфик торжественным жестом. – Более того, необходимо создавать истинно мужские братства, которые будут всячески искоренять мужественность в женщинах! Женщина обязана знать свое место, и оно в кухне и рядом с детьми! Но сейчас такое засилье хищных пираний, что страшно выходить из дома…

– Да, вы очень рискуете. Сколько времени надо стае пираний, чтобы обглодать корову до скелета? Пара минут? Вы, определенно, меньше размером, – посочувствовала Анна.

Художник как-то приуныл. И тут же снова просиял.

Еще бы! Будь они на Амазонке! А какие пираньи в средней полосе России? Неубедительно!

– Вот! Поэтому мое творчество – это протест! Это выражение моего сознания! Это крик и эпатаж…

– А я думала, вы просто рисовать не умеете?

Високосный поперхнулся словами и слюнями. И закашлялся так, что Аня предусмотрительно сделала шаг в сторону. Заплюет еще… фу!

– Вы…

– Почему вы удивляетесь, сударь? Такое творчество я каждый день вижу на заборах. Правда, там оно еще и с надписями… кстати, иногда очень выразительно и красиво получается. Ничуть не хуже, чем у вас.