Павел Грюнмайер - Снегурка. Новая Сказка. Два

Русь – вот главная беда.

А, точнее, сам Иван

и его семейный клан».

…Солнце к Месяцу склоняясь, подмигнул

И, чуть дивясь на земную суету, пробасил:

– Понять смогу

я земную чехарду,

лишь покуда райский свет

будет лить с благих планет

благость, радость и любовь,

в мир, где часто льётся кровь,

в мир, где чаще на коне

зависть, жадность, и в вине

дух мятежный ищет правды,

где враги не так коварны,

как друзья, где предаёт друг,

а „верная“ любовь,

изменяя вновь и вновь,

оправдания не ищет,

потому что „правду“ ищет.

Не спалю лучами я

этот мир, покуда я,

хоть одно создание вижу,

что хоть видит эту грыжу

и томится, но живёт,

мир собою бережёт.

«Да и я не упаду

в мир хрустальный, сберегу

я планеты тонкий слой,

Солнце братец, я косой

не скошу сей мир подлунный, -

Месяц гласом громким трубным

братца Солнце поддержал

и смеясь, так продолжал, -

В этом мире для меня

будут главным два сосца

для младенца, что зовёт

писком мамку. Кто тут врёт?

Дарит в мир надежду он,

что спасёт, иль сам спасён

будет он – Затем рождён!

Материнская любовь

в мир надежду дарит вновь».

– Ну, так дальше. В путь. Вершим.

Месяц, братец, поспешим.

Сказок много, но одна –

наша, лучше, как всегда!

И свершив полезный круг, по экватору вокруг,

Солнце с Месяцем, катясь через небо не таясь,

Появились снова там, где весной уж был Иван.

Где в урочище тайги был он гостем у Яги,

И куда его опять глаз зелёных томных гладь

изумрудною волной тянет силой озорной.

ДОЖДИК. АВГУСТ и СЕНОВАЛ

Как накаркала Яга,

во́след мо́лодцу глядя,

так и сталось – голова

закружилась молодца́

и любовный сладкий хмель,

сбросив с пе́тель мнений дверь,

Ваню с девицей красой

разом ухнул в летний зной.

И грохочущей грозой

хитрый, шумный, озорной

Август их к себе загнал

на избушку в сеновал

и, танцуя по доска́м

градом хлёстким в барабан,

в тучах радостных урча,

он сквозь громы хохоча,

спрятал первый поцелуй

в диком танце ливня струй.

Самый первый поцелуй…

Что ж, Яга, давай – ликуй!

Сладкий, нежный, жаркий вздох,

уст лобзаний, первый «Ох…»

лишь услышал он хитрец,

Август – жадный сорванец.

Даже Солнце – глаз богов,

Даже Месяц – друг всех снов,

Даже Кама – бог любви,

насладиться не смогли,

страстью первою любви…

Среди грозных облаков

спрятал нежную любовь

Август, ласковый хитрец.

Скаль же зубы, сорванец.

ПОСЛЕ ДОЖДИКА

Царь не может без царицы, как и сказка без жар-птицы!

Эй, Народ, встречай царя! Златом бей в колокола!

Златом бей в колокола –

Свет-Алёнушке – Ура!

На двуглавой на Орлице,

в злате крылья чудо – птице,

наш герой с невестой скромной,

пребывает в духе ровный.

«А Снегурка? Вот те на…

Слышь, сосед, вот чудеса.

Царь то наш поди женат, -

под крылом бурлит Арбат. -

Чай поди не мусульманин,

не индус, а христианин!»

– Вот природы чудеса.

Свадьба что ли? А когда?

– Как когда? Туда-сюда.

Ах, отстаньте, кум, кума,

гляньте лучше в небеса,

как невеста хороша!

– Девки тем и хороши,

что запрятаны грехи.

– Кум, кума, да бросьте вы

полоскать другим портки.

Главное, что наш Иван

снова в духе и врагам

Русь-Златую не сломить.

Ей, Жар-Птицею парить

снова в небе голубом

и смеяться над врагом!

Ну, а те уж копошатся, им в открытой драке драться смысла нет,

И вот у них, план созрел – пахуч, да тих.

Новый, смелый, долгожданный, обещающий, желанный.

Сам Обман предложил план: «Главный кто у них?.. Иван.

Вот его и украдите. Царство в пепел разорите…»

КАЛИИН ВЕРНОО – ШПИОНКА СУПЕРЭКСТРАКЛАССА

Был на острове агент,

всем шпионам – монумент,

звался кротко он – Верноо́,

был прекрасен, как в кино,

хваткой был, как вурдалак,

ну, а образ – наивняк.

Зубки – жемчугом слепят.

Губки – дудочкой свистят.

Локоны – ну, в точь пастушка,

что глядит с молочной кружки.

Ножки, бёдра, то да сё,

всё как надо – как кино.

«007» был для неё, палочкой от эскимо.

Всё что надо, всё могла,

зубками из «Калаша»

трассеры, стуча, цепляла

и могла под одеяло

полк элитный заманить

и лягушек им скормить.

Лишь в одном была плоха,

мизер, мелочь, ерунда –

для её длиннющих ног

наш глубокий русский слог

слишком пышен был и в нём

увязал агент бедром.

Нет… По русский говорила

с выраженьем и красиво,

быстро, ласково, умно́,

непонятно лишь про что,

падежей, вишь, у неё

в языке лишь два и всё.

а вот в царстве у Ивана,

дуракам шести – всё мало,

вот и в суффиксах плутала,

окончания глотала

резидент Калии́н Верноо́,

но зато, могла легко

по сугробам без пальто

месяц бегать от погони,

да быстрей, чем в тройке кони.

Ни одна разведка мира,

как бы не была ретива,

не могла схватить её…

– Ну… кого послать?

– Верноо́!

Похищение Ивана –

вот заданье от Обмана:

«Ваньку выкрасть из Руси́

и на остров принести!»

И, ресничками захлопав

на дремучий русский лес,

резидент открыл свой ротик

и мурлы́кнул сладко: «Yes.

Потому я и Верноо́,

спечь пече́ньку из дерьмо».

…Месяц Солнцу ухмыльнулся, подмигнул и развернулся.

Рожки звёздам показал, стал расти, хоть убывал.

Так сказать, ускорил бег звёзд, галактик да планет,

Чтоб снежинки на «Покров» в Кремль внесли ещё любовь…

ПОКРОВ

По сугробам, по снегам –

не вида́ть, где улица,

тройка звонкая бежит,

Снег Снегович вьюжится.

На октябрьский на Покров,

подарил он сто снегов,

сто сугробов накрутил,

бабой снежной залепил

всю округу, лес, дома.

Где ж тут осень? Тут зима!

А спроси его, к чему

на октябрь ты шлёшь пургу,

так рассердится, что в раз,

Кремль наш станет «Снежный Спас».

И кому под санки снег,

чтобы резвым был их бег,

Снег Снегович набросал?

Ты, конечно, угадал?

В тройке девица сидит,

на знакомый град глядит

и уверенной рукой

правит тройкой удалой.

На ресничках снег блестит.

льдинкой тонкой он искрит

на румянце, на бровях,

на пылающих губах!

Под воздушною рукой,

кони гривой золотой

рассекают вьюги вой

и подков гудящий зной,

подхватив Курантов бой,

вносят тройку по прямой

сквозь врата, что под звездой,

ко дворцу, где муж родной.

Где её любимый Ваня,

от разлуки сердце раня,

изнывает от тоски,

ждёт её с самой весны.

Кони встали у крыльца,

пар пустив под купола,

и, качнув туда-сюда

санки резвые, любя,

отпустили седока,

стражу грозную топча.

Сапожком снежок волнуя,