Елена Кутузова - На острие

Главное, не признаваться даже себе, что ветер тут ни при чем. И бежать дальше, готовясь оттолкнуться и лететь над пропастью, чтобы встретиться на той стороне с бетонной плитой, поросшей кое-где чахлой травой.

– Стой! – Ларс хватает за руку, и бег останавливается.

– Что?

– Совсем рехнулась! – в серых глазах боль и злость. – Жить надоело?

Восторг уходит. Наваливается пустота. И темнота, пусть солнце еще и не думает подплывать к горизонту.

– Что? – кажется, получается слишком грубо.

Вместо ответа Ларс подвел меня к провалу. Мамочки! Я это собиралась перепрыгнуть? Да тут только если крылья отрастить!

– Возвращаемся! – Ларс хрипит, словно что-то мешает говорить. – Перекантуемся в Логове, а там посмотрим.

– Опасно! – я вспомнила его слова. – Если облава…

– Тогда и будем думать. А пока тебе опасно бегать. Возвращаемся! И осторожно!

Путь в Логово показался бесконечным. Восторга больше не было, да и Ларс не позволял выйти за рамки: следил за каждым моим шагом, каждым движением. Дай волю – обвязал бы страховкой и переправил по веревкам.

– Уже? – вся компания была в сборе. Пришли даже те, кто предпочитал бегать в других местах.

– Уже, – Ларс открыл бутылку с водой и долго пил, а потом огляделся: – Лара пока поживет здесь. Узнаю, что кто-то выдал…

И посмотрел так, что все невольно вжали головы в плечи. Поверили. Да и не зря – драться Ларс умел и любил, не раз доказывал правоту кулаками. Потому и не совались к нам другие компании.

– А что она есть будет?

Вопрос снял напряжение. Некоторые полезли в рюкзаки, доставая прихваченные из дома припасы. Не бог весть что: бутерброды, печенье, синтетическая лапша быстрого приготовления, такие же супы…

– Вот это и будет! Где кипяток?

– Сейчас!

Газа и электричества в запретке отродясь не бывало. Каждый выкручивался как мог: кто-то жег костры, кто-то приносил автономные туристические плитки, кто-то разживался солнечными батареями. У нас же имелось несколько баллонов сжиженного газа. Откуда – Ларс молчал, зато в любой момент можно было не только вскипятить воду для чая, но и приготовить поесть. Правда, до такого не доходило, здесь никто никогда не оставался дольше, чем на сутки, а это время можно и на сухомятке посидеть.

В руки мне сунули бутерброд с дешевым сыром и кружку горячего супа. На поверхности плавали кусочки сушеных овощей, в основном морковная ботва и лук. Я выпила залпом. И поскорее зажевала бутербродом – после домашнего бульона есть это было невозможно.

– Ну, насмотрелись? – Ларс явно злился. – Расходимся, дайте человеку отдохнуть.

Ребята послушались. Ободряюще хлопали по плечам, девочки лезли обниматься, отчего становилось только хуже, и ныряли в проем.

– А ты? – спросила, когда мы остались одни.

– Что? – он явно удивился. – Сказал же, что здесь переночую!

– Когда? – я такого не помнила, разве что упоминания вскользь чего-то насчет «перекантуемся». Но обрадовалась: оставаться одной в зарпетке не хотелось. Страшно. Предыдущая ночь была не в счет.

Остаток дня просидела, свернувшись клубочком в кресле. Ларс что-то рисовал, уже на планшете, и отложил его, только когда стало совсем темно.

– Есть хочешь?

Я не хотела. Я вообще ничего не хотела. Разве что умереть. Лучше – еще до того, как решила пойти в проклятое кафе.

– Какого черта он туда сунулся? – спросила у пустоты.

– Ты о чем?

– О саро. Зачем он пришел в это кафе? Они же предпочитают что-то посолиднее, подороже…

Ларс присел перед креслом на корточки:

– Рассказывай. Что за саро? И что за кафе?

Да, верно. Об этом я умолчала. Но слова рвались наружу, и рассказывать было легко.

Ларс мрачнел.

– Действительно… какого. Но ты не виновата! Слышишь? Не виновата ни в чем! Подумаешь, толкнула!

– И прощения не попросила. Почему я этого не сделала, Ларс? Спина бы сломалась от простого поклона?

– Может, – он привстал, чтобы обнять, – потому что была не виновата? И это не ты его толкнула, а он – тебя?

Возможно, так и было. Память отказывалась помогать. Сам момент встречи вылетел из головы. Я помнила только потемневшие глаза, широкий разворот плеч и ладонь, тянущуюся к мечу. Тонкому, длинному, с мэнуки в форме стрекозы.

– Не знаю, – обхватила руками гудящую голову. – Ничего не знаю!

– Тсс, – я сама не поняла, как оказалась на коленях у Ларса. Он обнимал, гладил по спине, укачивал, как ребенка. Шептал что-то ласковое… И было так хорошо выплакаться на его надежном плече, а потом заснуть, согреваясь теплом сильных рук.

Проснулась оттого, что луна заглядывала прямо в окна. В её свете предметы казались чужими, меняли очертания, и в тенях таилось что-то жуткое. Захотелось спрятаться под одеяло с головой, зажмуриться, отгораживаясь от страхов.

А потом стало все равно. Чего мне бояться? Самое страшное уже произошло.

Мысли не давали заснуть снова. Крутились в голове бесконечной лентой, завязывались в узел и возвращались к началу. Ларс тихо сопел, подложив под щеку ладони.

Стало стыдно. Верчусь тут, а он, вместо того чтобы провести ночь в своей постели, ютится на продавленном диване. Ему утром на работу, да и дома будут неприятности – несмотря на совершеннолетие, родителям не нравилось, если сын не приходил ночевать.

Осторожно села, нащупала кроссовки и тихо подошла к окну.

Луна казалась огромной. Она заливала бледным светом все вокруг, и в стекле отражался беспорядок, царящий в комнате.

Я поняла, что задыхаюсь. Что не могу стоять на месте, тело требовало движения.

Ларс не проснулся, когда я приоткрыла дверь. Петли тщательно смазывались, так что она не скрипела, а ходить бесшумно я научилась давным-давно: если не умеешь владеть телом, в паркуре делать нечего!

Как и сумасшедшим, решившим бегать ночью.

Но мне терять было нечего, а горе требовало выхода в движении. Я чувствовала, что рехнусь, если не подчинюсь безумному желанию, и не видела ничего, только тропу, ведущую к луне.

Железная балка, перекинутая от стены к стене. Где-то внизу, невидимые в темноте, торчат пруты арматуры, острые и ржавые, как и почти все вокруг.

Бетонное перекрытие, достаточно широкое для разбега. Крыша другого дома ударяет в плечо, когда я приземляюсь перекатом. Вскочить и мчаться дальше, выше, быстрее. Так, словно от этого зависит моя жизнь.

Перемахиваю покосившиеся перила какого-то балкона, перескакиваю на другой, пониже, карабкаюсь, чтобы тут же скользнуть по наклонной доске… А потом снова вверх, на надрыве, до боли в ногах и легких, до ощущения, что сердце вот-вот вырвется из груди…

Я не видела, куда наступаю. Не замечала, что перепрыгиваю. Смотрела только на цель – самое высокое здание в запретке. Оно торчало осколком гнилого зуба, щерилось металлическими каркасами и перемалывало смельчаков бетонными краями крошащихся плит.