Array Аш Сенн - Чумные Псы: Оскал Страха

Птица пропускает его слова сквозь себя, позволяя им выжигаться где-то там, внутри, в душе. Что-то внутри протестует: убивать? калечить? раздавить конкурентку?

Но она не смеет поставить под сомнение ни единое его слово, лишь обещает себе, что несносный рыжик несчастен не будет. Бледной тенью, неудачницей – сколько угодно. Но не несчастной.

Она бы опустилась на колени, если бы могла, склонилась перед этой силой, которая додумалась дать ей выбор, перед тем как тащить за собой; но все, что она может – подумать максимально громко и четко:

– Да, Повелитель!

– Хорошо, – фигура замирает, склонив голову совсем уже низко. И Птица чувствует – перед ней первый в ее жизни близкий, кроме родителей. Покровитель. Защитник. Но один-единственный вопрос не дает ей покоя, и она задает его, кажется, вслух, по крайней мере – пытается, забыв, что это сон и нужно беречь силы.

– Кто убил мою семью? – она не знает, услышал ли ее Повелитель, но кажется, все-таки услышал, потому что он отвечает, тихо, и будто бы прося прощения:

– Мои слуги не получали приказа навредить твоим родным. Я сожалею о твоей утрате. Делай, что должно – и в свое время мы отомстим убийце. Я обещаю тебе. А теперь – прими свой дар от меня!

Фигура протягивает руку, и Тьма, послушная его воле, качается в направлении Птицы, и огненным браслетом охватывает левую руку пониже локтя. Прикосновение Тьмы одновременно обжигающе-горячее и пронзительно-ледяное, и от этого прикосновения девушка кричит и просыпается – просыпается в комнате одна, на полу, в куче сползших с кровати мягких подушек, и волосы ее слиплись от пота, а пальцы сминают наволочки.

Она понимает – ее верность отныне и вовек отдана Повелителю Тьмы, ее таинственному покровителю в плаще. И на левой руке, на внутренней стороне предплечья отпечаталось подтверждение – небольшой знак на коже, словно бы шрам от кошачьих когтей. Две черные тонкие полоски, неровным зигзагом перечеркнувшие прошлое.

Молчаливое обещание – убийца ее родителей будет наказан. Птица догадывается, кто это, но запрещает себе думать об этом – ей предстоит убедить всех и каждого в своей верности свету. Так приказал ее Повелитель – и она скорее сдохнет, чем подведет его. Птица улыбается знаку на руке, и заползает обратно на постель, прячет отметину в ворохе одеял и подушек – и засыпает, теперь глубоко и спокойно, и никакие сны сегодня ее больше не тревожат.

Ксень часто страдает бессонницей, мучительно-тягучей и тоскливой. В приюте в такие ночи она выбиралась в библиотеку – книги хоть как-то скрашивали эти тревожные ночные бдения. Но сейчас она в абсолютно незнакомом месте, и выйти из комнаты не рискнет: Хенна и Птица спят в соседних комнатах, но Рыжая помнит переплетение коридоров и понимает, как легко тут заблудиться. Плутать же остаток ночи по дворцу неохота… В комнате, где ее поселили – шикарная кровать, пустой шкаф, стол, тумбочки и никаких книг. Ужин Хенна заботливо оставила у кровати, но рыжая, хоть и не ела уже почти сутки, едва притронулась к пище, на вид, кстати, вполне земной. И теперь носится загнанной верткой лисицей по комнате, обгрызая губы в кровь от нервов. Переживает за Птицу, за себя, за Хенну… и даже, как ни странно, за темных – хоть Аргона и сказала, что Пижон не умрет, но одно дело – слова, и совсем другое – та страшная резаная рана на его шее. Да, он враг, а кроме того – Пижон, а его дружок в клеточку – вообще придурок и отморозок…

– Вот чего я волнуюсь за них?! – спрашивает Ксень стену, и, не получив ответа, заезжает в нее кулаком. Естественно, не рассчитывает, вывихивает запястье и рассаживает в кровь костяшки. Оседает на пол, давя крик…

И тут же вскакивает – ибо в унисон ее задавленному стону за стеной что-то хлопает и завывает на тысячу жутких голосов.

Минута требуется Ксеньке, чтобы сообразить, что длинная портьера на стене, скорее всего, скрывает окно. И она подкрадывается к занавесу, и с замирающим сердцем раздергивает его – призрачную преграду между ней и непрекращающимся воем.

За занавесями действительно прячется окно – круглое, высеченное в толстой стене так, что в нишу можно сесть трем таким, как тощая Ксень. С той стороны творится же форменное безумие: белая стена снега кружит, издавая тот самый жуткий многоголосый вопль, хлещет в стекло так, что кроме нескончаемого снежного потока, ничего нельзя разглядеть, кипит и ярится там, снаружи.

Ксень подбирает с кровати одеяло, и усаживается в оконную нишу, прижавшись лбом к стеклу. В нескончаемой пляске снега легко можно разглядеть тьму веков. Ксень представляет, как эти метели заметают город год за годом, век за веком. Шевелится тоскливая мысль, что здесь невозможно жить – но Рыжая поспешно гонит ее прочь. Живут же здесь как-то: на улицах она сегодня видела местных, и несчастными или вымирающими они не выглядели.

– Приспособимся, – говорит она, свивая гнездо из одеяла в стенной нише и баюкая поврежденную руку. Гул метели становится тише и ниже, теперь он звучит как колыбельная. Ксень сворачивается компактным комочком, засыпая. Последнее, что она ощущает между сном и явью – слабый, еле слышный аромат фиалок и легкое на прикосновение к выбитому запястью, настолько тонкое, что не может с уверенностью сказать – сон это или еще нет. Так она и засыпает под рев ветра, разметав рыжие пряди и улыбаясь обкусанными губами совсем радостно и по-детски.

Так и спали бы уставшие девчонки под вой вьюги, если бы с самого утра в дверь не раздался стук и голос Хенны:

– Встаем! Пора просыпаться! Ну девчонки, ну у нас всего один день на подготовку к церемонии, а у вас вообще ничего нет!

Первой открывает Птица: она-то спала всю ночь, если общение с Повелителем – даже мысленно она зовет его только так – можно назвать сном. Оставшиеся-то часов шесть у нее был отличный отдых… Что там у Ксю и почему она не открывает, вопрос, конечно.

– Она могла заснуть только под утро, – зевает блондинка. – Серьезно, Хенна, у нас вчера не день был, а ад, дала бы нам отдохнуть.

– Дала бы, – вздыхает покаянно ее Высочество. – Только вас обеих надо покормить, обеспечить одеждой, пояснить тонкости этикета, подобрать косметику в тон лица и прочее.

– Ну, со своей одеждой и косметикой и я сама разберусь, – ворчит Птица. – Мы сейчас только для церемонии покупаем или…

– Или. Закупаемся всем необходимым. О, доброе утро, Ксеня!

– Вылезла таки? – Птица окидывает рыжика сочувствующим взглядом. – Ну раз встали, то пойдем, может?

Рыжая выглядит сонной и встрепанной, и под глазами у нее – следы бессонницы, кожа бледнее некуда, а веснушки, на контрасте, выглядят еще ярче и бросаются в глаза.

– Только давайте не слишком нестись, – умоляюще изрекает она, борясь с предательским головокружением. – Ты говоришь, церемония сегодня? – спрашивает она у Хенны в беспомощном ужасе. – Почему бы Императрице не дать нам пару дней на подготовку?! Не знаю, кто как, а я точно опозорюсь. – завершает Ксень и покаянно опускает рыжую голову. – Вот увидите, – булькает она, не поднимая головы.