И. Барс - Четыре Сына. Дорога в вечность

Дамаск устал. У него всё болело, начиная от тела и заканчивая магическим Источником. Сильнейшие лекарские настойки помогали неважно, а липкие маслянистые мази, из-за которых он вонял проспиртованным разнотравьем, больше злили, чем оказывали какое-то лечебное действие. Белый молча терпел, понимая необходимость данных манипуляций.

Всё плохо. Всё было очень и очень плохо. Дамаск не понимал, что теперь будет. Энира у фархаров. Он не смог ничем ей помочь. Несмотря на всю свою возросшую до невероятных высот магическую мощь, что так усердно выбивал из него Берхан, Белый ничего не смог противопоставить черноглазому фархару. Это была его вина. И он прекрасно понимал реакцию правителя Кемиза. Сама же реакция до сих пор вызывала в Дамаске священный трепет. Не могут люди обладать такой Силой! Просто не могут! Теперь Белый иначе смотрел на слова Ганса, которые поведал ему странный старец-предсказатель. Третий Сын способен уничтожить Эву. Там, в хасарском заливе, он необычайно ясно осознал, что если с Энирой что-то случится, Берхан спалит этот мир. Уничтожит всех и вся, кто, по его мнению, виновен в ее смерти. А виновны будут все.

– Кардаш… – сквозь зубы тихо просвистел Дамаск, откидываясь на спинку мягкого кресла и прикрывая глаза.

Он не знал, как бороться со столь могущественной силой. Единственное, что могло помочь – Скипетр Власти. Да вот только где его взять? Тайхар способен убить фархаров, Дамаск теперь это точно знал. Успей он вовремя, Энира вряд ли оказалась бы у Темных. Даже черноглазый скорее всего не остановил бы его. Но кто сможет убить самого Тайхара, если возникнет такая необходимость? А со слов младшего колдуна Триады, она вполне может возникнуть.

Через несколько часов в довольно невзрачный кабинет Дамаска ворвались Бирм и Ганс, нарушая мрачный поток его мыслей. Их челюсти синхронно отпали, когда они увидели удручающее состояние султана, будто его лицо полировали наждачкой.

– Оркус Пресветлый! Что с тобой, Дамаск!? – очень громко выразил общую мысль темнокожий визирь.

Раздраженно вздохнув, Белый неохотно подтянулся в кресле, садясь ровно. Не произнося ни слова, он приглашающе указал на стулья перед своим массивным столом, мол, устраивайтесь поудобнее, разговор будет длинным.

Продолжая изумленно рассматривать правителя Эссора, голубоглазый и зеленоглазый маги не глядя плюхнулись на мягкие сиденья. Когда они устроились, Дамаск начал рассказывать всё, что произошло после того, как Шах и Ганс покинули Кемиз. По мере повествования, лица друзей становились бледнее и испуганней. Когда же он дошел в своем рассказе до места, где Берхан чуть не заставил хасарский залив провалиться в бездну к Кардашу; как Белый сбегал из этого эпицентра адского пекла и что увидел, когда сбежал, – маги Триады и вовсе стали цвета белоснежной простыни.

– Он убил несколько сотен Темных? – едва слышно спросил Бирм, забыв, как дышать.

– Да. Думаю, около тысячи, – практически равнодушно ответил Дамаск (он уже успел смириться с этим шокирующим фактом). – Очень много было Темных, Бирм. Очень. Ты представить себе не можешь, какой мощью они пытались пробить защиту Дарсана. Тысяча фархов. Тысяча! И защита стояла… Я даже представить не могу, чем Берхан их всех убил. У меня не хватает фантазии, чтобы это себе вообразить. Там были такие Силы…

Султан замолчал, вспоминая пресс фархарской магии, что становилась осязаемой. Она разливалась в воздухе, прилипала к коже, давила на Источник. От такой Силы все волосы на теле дыбом становились. И Белый до сих пор не мог поверить, что кто-то смог остановить эту убийственную стихию.

– Как ты выжил? После колдовства черноглазого фарха? – нарушил гнетущую тишину Бирм, с трудом выбрав вопрос из тысячи, что бились в его голове.

Тяжело вздохнув, Дамаск как-то безразлично взметнул брови.

– Я бы и не выжил, если б Берхану не понадобились мои воспоминания, – озвучил Белый то, до чего скрупулезно доходил сам первые дни после всего этого бедлама, тоже плохо понимая, почему остался жив. – Ему нужно было увидеть, что произошло с Энирой, куда она пропала. Райна посмотреть он не мог. Насколько я помню, у него была разорвана грудина, как раз в том месте, куда Берхан пробивает кулаком, чтоб связаться с током жизни в организме и перейти к воспоминаниям. Для этого я подходил больше, хоть и был полуживой. Не уверен, но мне кажется, он влил в меня квихельское зелье, после чего и влез в мою голову.

Со стороны Ганса Дамаск уловил движение, посмотрев на бледного, казавшегося сейчас собственной тенью мужчину, яркие зеленые глаза которого словно выцвели от обуревавших его чувств.

– «Энира у фархаров?», – выписали руки мага волнующий вопрос.

– Да, Ганс. Она у них, – острая вина в который раз прошила грудь Белого.

– «Как ты мог это допустить? Ты обязан был ее защитить!».

– Да плевать на нее! Главное, Дамаск выжил и вернулся, – возмутился Бирм, «прочитав» гневные слова друга в танцующих пасах его рук.

Лицо Ганса исказилось от злости, а сам он едва не подпрыгнул на стуле, повернувшись корпусом к визирю. Столь негативные эмоции были не присущи их младшему брату, так что Дамаск с удивлением за ним наблюдал.

– «Ты совсем ничего не понимаешь, Бирм?», – так быстро закрутились пальцы зеленоглазого в яростном вихре языка жестов, что султану с трудом удавалось улавливать, что до них пытаются донести. – «Энира – иллир. Единственный. И ее забрали Темные. Они искали ее. Пришли по следу Дамаска из Фаджара. За ней. Зачем она им? Как ты думаешь, почему они столько лет просто точечно сжигали города людей, не предпринимая каких-либо более радикальных мер? Думаешь, у них бы не хватило сил спалить Материк? Дамаск, ты видел их в Хасаре. Смогли бы они в два счета выжечь всё на Материке?».

– У меня нет в этом ни единого сомнения, – уверенно подтвердил султан, вновь испытав колкий мороз, неприятно лизнувший позвоночник, от воспоминания уровня магии в дарсанском дворце.

– «Теперь понимаешь, Бирм? Их что-то останавливало. Это что-то была Энира. Значит, они не могли себе позволить убить последнего иллира. Фархары искали ее. Вопрос, зачем? Вероятно, из-за ее магии».

– Но она же не обладает магией? – под темной кожей визиря разлилась нездоровая бледность от осознания слов немого мага.

Верхняя губа Ганса зло дернулась, словно ему едва удалось справиться с желанием оскалиться. Его глаза метали гром и молнии, сверкая холодными изумрудами, так что Бирм удивленно застыл. Резко повернув голову, Ганс воззрился на Дамаска. В его взгляде было столько праведного гнева, что правитель Эссора опешил.

– «Ты тоже так считаешь?», – на лице младшего застыло явное осуждение.

– Я так считал ровно до того момента, пока Эни на моих глазах не срастила сквозную дыру на груди Райна, – медленно проговорил Белый, вспоминая вспыхнувшую мимолетную картинку среди хаоса битвы с фархами.