Натали Якобсон - Век императрицы

– Да, вы оттуда, – кивнула она, будто что-то неведомое прямо в воздухе начертило ответ над моей головой.

– Уезжайте! – красавица поспешно и проворно отскочила в тень подальше от моего коня.

– Простите? – не понял я.

– Видно, моим компаньонам придется обойтись сегодня без развлечения, – как-то странно усмехнулась она и тут же велела: – Забирайте своего рысака и мчитесь навстречу заре. Другим постояльцам не повезло так, как вам.

Я быстро накинул уздечку на уже стреноженного коня. Фонарь почти погас, а мне надо было еще найти седло, подтянуть стремена и поднять с пола мушкет. Если бы только меня оставило надоедливое и неприятное ощущение, что кто-то ползает по потолку прямо над моей головой.

– Быстрее, – до этого приятный женский голос стал визгливым и злым.

Я кое-как приторочил к седлу свою нетяжелую поклажу, взял коня под уздцы и поскорее вывел из конюшни.

– Подумать только, он еще ни о чем не знает, – раздалось за моей спиной чье-то, но уже определенно не женское ворчание.

Я обернулся через плечо, чтобы посмотреть на говорившего, но в последних отблесках догорающего фонаря не заметил никого, даже девушка куда-то исчезла.

Я с неприязнью отвернулся от распахнутого загона, зажал ноздри, чтобы не чувствовать запах крови, грязи и разложения. Я ступал прямо по срезанным вьюнкам, спеша добраться до выхода. Земля на грядках неприятно хлюпала под ногами, с хрустом обламывались со стеблей пучки салата. Я заметил несколько недавно пробившихся сорняков, скоро все это место зарастет ими, полынь, трава и колючие плетни разрастутся и обовьют здание так, что оно само станет частью леса. Некому больше ухаживать за таверной. Здесь нет никого, кроме трупов и призраков.

Скорее бы рассвет. Я вскочил в седло, в последний раз обернулся на опустевшее здание и заметил чей-то силуэт в распахнутом настежь окне второго этажа. Это ведь окно той самой комнаты, где я спал. Разве кто-то мог пробраться в дом так тихо и неслышно, что я этого не заметил. А может, этот кто-то влетел через окно, не без иронии подумал я. Я больше не оборачивался, но меня не оставляло ощущение, что кто-то легко запрыгнул на подоконник, чтобы следить за мной, и за спиной у этого создания бесшумно развевается то ли длинный плащ, то ли шелестят самые настоящие крылья.

Ну, что за бредовые мысли. Я выехал на более-менее ровную дорогу и пустил коня сначала рысцой, потом быстрым аллюром, а через минуту и вовсе перешел на галоп. Кто-то гонится за мной, летит через лес. Предположение тревожным колоколом звенело в голове, мешая успокоиться и сосредоточиться. Какой-то необъяснимый, доводящий до оцепенения страх заставлял меня гнать коня во весь опор. Я ждал восхода солнца, как узник ждет освобождения, но желанный восход не принес яркого солнечного света. Пасмурное утро едва ли могло развеять мглу на окруженной с обеих сторон густыми зарослями лесной дороге.

По лесным болотам стелился низкий туман, пышная листва кленов и дубов затеняла путь. Я надеялся услышать песню малиновки или соловья, проследить полет скворцов, но не слышно было ни птиц, ни вечно лазающих по стволам белок, не видно было даже хищников. Можно ли было предположить, хотя бы ради шутки, что какие-то демоны, явившиеся из тени небытия, задрали всех волков в этой чаще.

– Батист! Батист! – кто-то шепотом произнес мое имя. Голос доносился со стороны болота и, как будто, манил меня поближе к тягучей трясине.

Я огляделся по сторонам, но не заметил никого, кто мог бы позвать меня по имени. Ни одного человека на дороге. Никого нет и возле болота, густо поросшего мхом и прикрытого палой листвой. Кто мог позвать меня, если кругом ни души.

На верхушке сосны раздался тихий, дробный перестук. Наверное, дятел, только почему-то мне звук клюва, дробящего кору в поисках червей, напоминает стук маленького молоточка.

Я спешил добраться до поместья, как можно скорее, и дорога казалась мне бесконечной. Уставший после долгой пробежки конь плелся шагом, и не было смысла его подгонять. Я не хотел загнать коня и идти пешком по лесу, полному подозрительных звуков. Скорее бы за поворотом дороги показались высокие кованые ворота и подстриженные аллеи знакомого парка.

Скорее бы обнять Даниэллу и убедиться, что она жива, что страшная тень дракона не угрожает ей.

Подъехав к ограде, я не ощутил знакомого аромата мальвы и роз. Ворота были приоткрыты, но привратника нигде не видно. На раньше ухоженных газонах пробивались побеги сорняков, самшитовые кусты, подстриженные в форме шахматных фигур, разрослись так, что почти утратили фигурные очертания. Я шел через знакомый парк и не узнавал его. Любимые цветы Даниэллы: ирисы, гиацинты, жасмины были сорваны и втоптаны в землю. Кто-то обломал ветки акации и оставил валяться прямо на клумбе садовые ножницы. На моей памяти ни разу большие вазоны с бархатцами и куртины не прибывали в таком запустении.

Я поднялся по ступенькам на крыльцо. Мне навстречу не вышел ни один лакей, оставалось лишь самому прикоснуться к покрывшемуся тонким слоем паутины дверному молоточку. Я протянул руку, но вдруг дверь распахнулась сама собой, и из темного пролета, чуть не сбив меня с ног, вынырнуло целое облако гадких мохнатых тварей. Скользкие крылья мерзко захлопали, множество коготков успели задеть мою одежду. Летучие мыши! Это их коготки оставили прорехи в моем кафтане и ободрали ладонь, которую я выставил вперед, чтобы защитить лицо. На наших чердаках никогда прежде не водилось летучих мышей. Мы с Даниэллой облазали в детстве все подвалы, но не замечали не разу ни мышей, ни крыс.

Входя в дом я уже знал, что увижу такой же погром и запустение, как в придорожной таверне, знал, что, поднявшись по спиральной лестнице наверх, снова столкнусь с ужасной картиной из моего сна, но ничего не мог поделать.

Темнота опускалась стремительно. День обратился в ночь так быстро, словно наступило солнечное затмение, а я все ходил по неприбранным помещениям, разглядывая опустевшие рамы от порванных чьими-то острыми коготками картин, сломанную мебель, разбитые зеркала. Осколки фарфоровых сервизов звенели под сапогами. Мне пришлось зажечь лампаду, в которой еще осталось масло. В тусклом свете, исходящем от нее, разгромленные залы с остатками былой роскоши среди многочисленных обломков выглядели еще более зловещими и трагическими. Нетронутой осталась только одна хрустальная люстра в большом зале, через остальные, сорванные с потолка и разбитые, мне приходилось переступать или обходить их стороной. Кто мог учинить весь этот беспорядок. Я крепко сжимал медную, раскалившуюся чуть ли не докрасна ручку от лампады, но боли не ощущал. Казалось, появись сейчас передо мной виновник всей этой разрухи, я бы смог разорвать ему горло голыми руками. Нужно было дать выход гневу и отчаянию, но вокруг не было никого, на ком бы я мог выместить свою злость. Никого, кроме стен, ставших немыми свидетелями злодеяния. Они все видели, присутствовали при всем, невольно стали плотной каменной завесой, отделившей внешний мир от происходивших под их покровом злодеяний. О, если бы только стены умели говорить. Я бы заставил их открыть мне все.