Михаил Широкий - Сон в зимнюю ночь

Но всякий раз он прогонял эту глупую, вздорную мысль и даже внутренне усмехался тому, что она могла прийти ему в голову. Конечно же, это было невозможно! Они не могли не встретиться. Не могли не узнать и не полюбить друг друга с первого же взгляда. Так было им суждено, написано на роду. Сама судьба, как ему представлялось, вела их навстречу один одному какими-то заповедными, неведомыми им путями, и их встреча была совершенно закономерна, неизбежна, предрешена.

Ему было с ней так хорошо, легко, уютно, как не было ни с одной из девушек, с которыми он был близок прежде. Может быть, потому, что он стал немного старше, взрослее, серьёзнее, и чувства его сделались острее и глубже, и от любви он ожидал теперь уже не то, или, вернее, не только то, что ждал от неё раньше. Наверное, и поэтому, однако прежде всего потому, – он был убеждён в этом и, скорее всего, не ошибался, – что девушка на этот раз была особенная, заметно отличавшаяся от прежних его подруг. Чем именно она отличалась от них, в чём была её особенность и неповторимость, – и была ли вообще или существовала лишь в его возбуждённом, ослеплённом страстью воображении, – он не мог бы толково и связно объяснить, да и не пытался делать это. Для него это была просто очевидная, неоспоримая истина, данность, почти догма, не требующая доказательств и подтверждений, исключающая малейшие сомнения и колебания.

Он с неослабным вниманием и любопытством присматривался к ней, наблюдал, вглядывался в неё, как в необъятное бездонное море, хранящее в своей тёмной непроницаемой глубине неисчислимые, никем не изведанные тайны. И едва ли не каждый день открывал в ней что-то новое, яркое, интересное, неуловимое и интригующее, чего не замечал прежде, что до этого ускользало от него. Она была для него точно огромная захватывающая книга, читать которую не наскучит никогда, на каждой странице которой находишь что-то неожиданное, поразительное, завораживающее, влекущее всё дальше и дальше. И он, очарованный и покорённый этой удивительной девушкой, изучал её всё пристальнее, погружался в неё всё глубже, словно в топкий сумрачный омут, манящий и одновременно немного пугающий, из которого, как ни барахтайся, как ни трепыхайся, нет никакой возможности выбраться. А главное – нет такого желания: кто попал в этот омут хоть раз, тому уже не хочется вырываться из сладкого плена. Напротив, хочется, чтобы он длился как можно дольше. Если возможно, целую вечность…

Но всё же, как ни внимательно он исследовал её, как ни много уже знал о ней и продолжал узнавать, кое-что, однако, по-прежнему ускользало от него. Как он предполагал, что-то очень важное, существенное, может быть, самое главное в ней, что таилось в самых далёких, укромных, недоступных для него уголках её души и не предназначалось для показа на людях. И что лишь изредка, по временам, от случая к случаю прорывалось наружу в виде загадочных взглядов, сдержанных жестов, двусмысленных фраз. Это озадачивало и настораживало его, заставляло крепко задумываться и терять покой, порой даже раздражаться из-за невозможности понять её, раскрыть её тайну. Но он вынужден был сдерживать себя, умерять своё любопытство и не пытаться во что бы то ни стало проникнуть в тайники её сердца, справедливо полагая, что, вероятно, для этого не пришло ещё время и что наступит в конце концов момент, когда всё естественным образом, само собой, откроется и он узнает наконец все закоулки и извивы её души так же ясно и отчётливо, как знал черты её лица и изгибы её тела.

А пока что он просто наслаждался каждым днём, проведённым с нею, стараясь не задавать себе ненужных вопросов и не особенно задумываясь над тем, что будет дальше, как станут развиваться их отношения и во что они в конечном итоге выльются. Задавала ли себе подобные вопросы Саша и как она представляла себе их совместное будущее (а в том, что оно будет именно совместное, он до недавнего времени не сомневался ни секунды), он не знал: серьёзного разговора на эту тему у них пока не было, и мнения друг друга по этому поводу оставались им неизвестны. Им просто-напросто было хорошо вместе, точно во время затянувшегося медового месяца, и они не хотели думать ни о чём серьёзном и важном, ни о чём, что могло бы бросить хоть малейшую тень на их безоблачное, ничем не омрачённое счастье, которое, как им казалось, должно было продолжаться вечно. Они были совершенно довольны настоящим и не стремились заглядывать в будущее, которое, впрочем, тоже рисовалось им исключительно в радужных красках.

Сегодня они счастливы и полностью удовлетворены своей жизнью, они дышат полной грудью и смотрят на мир широко открытыми сверкающими глазами, как смотрят на него лишь в двадцать лет. И им вполне достаточно этого, ничто, кроме их любви, не занимает и не волнует их, всё остальное представляется им серым, однообразным, лишённым ярких красок, а значит не заслуживающим никакого внимания. А раз настоящее так прекрасно и неповторимо, то нужно наслаждаться им и не тревожить себя мыслями о том, что будет завтра и послезавтра. Нужно пользоваться тем, что они молоды, красивы, любимы, и получать удовольствие от каждой минуты их весёлой, захватывающей, насыщенной яркими переживаниями и страстями жизни, напоминающей дорогую машину, несущуюся на бешеной скорости по убегающему в бескрайнюю даль шоссе. Ветер бьёт в лицо так, что захватывает дух, ничего не слышно от шума в ушах, сердце колотится в груди, душа наполнена восторгом и ощущением беспредельного, невыразимого счастья, льющегося через край, – именно так чувствовали они себя тогда. Особенно в те мгновения, когда были вместе, когда принадлежали друг другу.

Это чувство вспыхнуло в самую первую их встречу, мгновенно, как ток по проводам, перекинулось от него к ней и с той поры не ослабевало и не угасало ни на миг, разгораясь всё ярче и всё сильнее подчиняя их своей неодолимой власти. Разумеется, в перерывах между особенно бурными вспышками были довольно продолжительные периоды спокойной, умиротворённой нежности, однако не эти затишья определяли характер их взаимоотношений: под слоем пепла как будто бурлила и клокотала раскалённая лава, то и дело прорывавшаяся наружу. Унять и остудить их пыл в таких случаях могли лишь усталость и полнейшее изнеможение, позволявшие им забыться в объятиях друг друга глубоким, безмятежным сном.

Ему доставляло огромное удовольствие наблюдать за ней, угадывать её настроения, следить за сменой выражений на её лице, то светлого и доброжелательного, то хмурого и чуть сердитого, то озарённого тёплой сияющей улыбкой, то затуманившегося и тронутого лёгкой грустью. Нравилось слышать её голос – тихий, мягкий, бархатистый, переливавшийся тонкими, неуловимыми оттенками. Его увлекало, разговаривая с ней, следить за ходом её рассуждений, пусть даже не слишком глубоких и содержательных, следовать за извилистым, прихотливым, непредсказуемым течением её мыслей, противоречивых, путаных, порой взаимоисключающих, чисто женских суждений, зачастую неожиданных и парадоксальных, временами ставивших его в тупик, но редко оставлявших равнодушным и иногда заставлявших серьёзно призадуматься.