Елизавета Дворецкая - Сокол Ясный

– Но говорят, он ее умыкнул…

– Нет. – Семислава покачала головой. – Ведь он увез ее, чтобы отправить в Ладино подземелье, потому что у него в роду нет ни дочери, ни сестры, ни невестки, которая могла бы пойти туда. Но Ладой нельзя сделать силой, это оскорбит богиню. Эта служба исправляется только по доброй воле. И кому, как не Браняте, это знать! Ведь и мать его была Ладой, и бабка, и прабабка… и жена в молодые годы. Забирай! – Семислава закрыла укладку и подвинула к Младине. – Это твое. Распоряжайся как хочешь.

Младина взяла укладку со стола и поставила себе на колени. Она еще не осознала целиком все, что узнала в последнее время, но теперь она поедет на Десну не с пустыми руками.

– И еще запомни. – Княгиня снова подошла и обняла ее за плечи. – Дева будущего – твоя сестра. А значит, она на твоей стороне.

Всего два дня Младина провела под кровом своей матери, и вот ее уже вновь ждали у дверей знакомые сани. Весна стучалась в ледяные двери, и приходилось спешить, чтобы добраться до Десны, пока не порушился санный путь. Ее приданое пополнилось укладкой с дарами Лады – о чем никто не знал, кроме нее и родителей. С ними же ехал Пребран, которого все считали ее женихом: ведь именно ему старшими родичами она была обещана много лет назад, что, на самом деле, и сделало невозможными все иные замыслы об устройстве ее судьбы. Потому-то дева будущего и уводила с ее пути всех прочих женихов – она-то знала. А Младина теперь все настойчивее думала о том, чтобы попробовать повидаться со своей сводной сестрой и обратиться с вопросом… или с просьбой. Однако для начала следовало испробовать тот способ, который предложила мать. Княгиня Семислава ведь тоже, благодаря своему роду и положению, был почти богиней, ее стоило послушать.

Тронулись в путь немалой дружиной. Князь Лютомер сам поехал, чтобы отвезти своему, как считалось, будущему свояку Бранемеру его потерянного и найденного сына, а с ним невестку. Ехала Лютава, чтобы выполнить все свои обещания и забрать собственную дочь. Ее сопровождал Радом со своей стаей. Вторая такая же стая принадлежала Пребрану. Тому было не слишком приятно общество стольких чужих людей, и поначалу он держался в стороне, и вечно надвигал шапку на самые глаза, так что видно было только нос и бороду. Однако Радом не жалел сил, чтобы растормошить и развеселить «зятька», и в конце концов ему это удалось: через несколько дней пути Пребран уже не так дичился будущей родни, подолгу беседовал на ходу с Радомом, даже улыбался.

Раза три Младине случалось увидеть его улыбку, и в такие мгновения она думала, что этот жених мог бы оказаться не так уж плох. От улыбки его лицо светлело, и хотя красавцем он не становился, вид у него делался довольно располагающий. А к тому же он был высок, могуч, ловок и к тому же оказался умельцем на все руки: чинил обувь и упряжь, резал из дерева дивной красоты ложки; однажды Младина видела, как он пришивал заплатку себе на рубаху, и мысленно признала, что и сама не сделала бы лучше. Даже чулки он умел вязать, что среди парней редкость. Сказывалась и привычка, и намерение жить в лесу, надеясь только на собственные руки. Он был сдержан, но в нем не ощущалось никакой злобы и враждебности. Просто, как однажды вечером объяснил ей Радом, Пребран за последние семь лет слишком привык к мысли, что ему нет места среди людей, и был почти не знаком ни с обычным укладом человеческой жизни, ни с женщинами. Теперь, когда она сумела удержать его от обращения, он понял, что пути назад для него не закрыты, но еще не решил, рад ли этому. При этом Радом ухмылялся и подмигивал Младине, давая понять: от нее зависит, чтобы Пребран поскорее решил этот вопрос в пользу свадьбы. «Только не со мной!» – ответила она про себя.

Ибо, при всех своих достоинствах, явных или возможных, Пребран не был Хортеславом. А при воспоминании о Хорте Младина ощущала нечто подобное мягкому удару молнии, освещавшей все ее существо. Она сотню серебряных блюд и золотых веретен не пожалела бы, лишь бы получить право на него.

Они ехали хорошо известным путем, и угрянских князей давно знали в городках на Рессе, Неручи и Болви, впадавшей в верхнюю Десну. В городе Чадославле жила Лютамерова родня, и там встреча тоже началась с изумления и восклицаний, до чего же Младина похожа на Унеладу. Всех весьма порадовала новость, что Лютомер и его сестра едут забрать Унеладу. В ответ Чадославичи рассказали о том, как зимой здесь побывал княжич Хортеслав и помог им отбиться от лиходеев.

Младина слушала, не дыша. Не так уж давно эти люди видели Хорта. Ее радовало, что он проявил себя таким отважным воином, и отчасти позабавило то, что она, можно сказать, довершила его дело: он с дружиной разбил ватагу Хвалиса, а она покончила с самим вожаком.

– Прямо не парень, а Перун! – восклицал Благота, здешний старейшина, рассказывая о сражении в лесу.

А Младина вздрогнула, услышав это. Что-то в ней отозвалось на упоминание о Перуне. Да, Хортеслав был как никто иной из живущих схож с молодым богом грозы и воинской удали. Может быть, поэтому ее так тянуло к нему. Та сила, которую она чувствовала в себе, отзывалась на его силу, и, возможно, она-то и толкала их друг к другу. «Ты – моя любовь к нему…» – говорила ей когда-то лунная женщина. И, заново вспомнив об этом, Младина укрепилась в вере в свое будущее счастье. Ведь это было счастье самой богини, а та уже сумеет его устроить. И снова пришло нетерпение достичь конца дороги. Близился срок, когда Марена уходит из земного мира. И если она чего-то хочет от Младины, то откладывать исполнение задачи больше нельзя.

Ведь у хозяйки зимы почти не осталось времени: в воздухе веяло запахом влажной земли, и все опаснее было ехать по серому льду среди луж талой воды. Снег посерел, деревья издавали запах сока. До Ладиного дня оставалось совсем чуть-чуть.

***

Приближение весны радовало всех, но только не дешнянскую княгиню Милозору. Она чувствовала себя той Мареной, которой пришел срок умирать – но только без надежд на возрождение. Она стояла на пригорке над рекой, глядя на серый лед, покрытый лужами, и ждала, пока вскроется река. Вскроется и унесет ее за небокрай вместе с тающими грязными льдинами. Жизнь ее прошла даром, так не пора ли ей заканчиваться? Княгиня была ровесницей своего мужа, но выглядела старше: порастерявшая зубы, морщинистая, поседевшая, высохшая, с потухшими, словно выцветшими глазами. Против воли ей все вспоминалась та далекая-далекая осень, когда она выходила замуж: увядание трав и деревьев тогда означало для нее начало новой жизни, и будоражащий запах палой листвы до сих пор вызывал в памяти тогдашнее счастье, наилучшие ожидания. Она хорошо помнила, каким красавцем был юный Бранемер тридцать лет назад – рослый, сильный, уверенный. Ей он казался самим Перуном, и она не сомневалась, что они проживут счастливую жизнь и умрут среди многочисленных правнуков.