Алёна Алексина - Перехлестье

Стена за спиной у девушки из полупрозрачной стала каменной. Последний путь к отступлению оказался отрезан. Лиске захотелось взвыть, затопать ногами, но вместо этого она просто пошла. По щекам текли слезы, которые Вася вытирала ладонью, не сжатой в кулак, а проклятые ноги несли и несли свою обладательницу прочь из неведомого мира, прочь от мужа, от Багоя, от Зарии, от магии, от Аринтмы и от счастья. Василиса брела и брела, против воли сворачивая на каждом повороте в ту сторону, которую называли правой.

Серый полумрак больше не пугал. Одиночество не страшило. А сердце заходилось от тоски. Да еще ноги гудели от усталости. Анара, накладывая заклинание, не подумала, что путь Василисы может оказаться столь неблизким, поэтому жертва вероломной волшбы после третьего часа пешей прогулки готова была взвыть. Да еще в каменных коридорах становилось все холоднее и холоднее. Хорошо хоть шкуру Фирт ей отдал. В меховой накидке было тепло, хотя руки и ноги уже порядком закоченели. Да еще слезы, проклятые, катились из глаз, оставляя на щеках инистые дорожки.

Там впереди ледник, что ли? Если она действительно идет домой, то откуда такая стужа? Или она вывалится в свою реальность посреди метельного февраля? Блин. Только бы не на проезжую часть или не в лесную чащу. Пусть это снова будет туалет. Пожалуйста! Пусть снова туалет. Что вам, жалко, что ли?

Девушка брела, с тоской вспоминая все, что произошло с ней в Аринтме. Трактир Багоя. Зария. Уборка кухни. Первое знакомство с Йеном, первое прикосновение. Ночь, когда она завалилась к нему в комнату. Их упоительная гроза… так мало! Так безжалостно мало времени отмерила им жизнь. Времени, которое само по себе было ошибкой, потому что какой-то Маркус, видите ли, перепутал имена! Козел старый.

Василиса уныло размышляла о своей горькой судьбе. Собственно, это все, что она могла делать, коли собственное тело отказывалось ей подчиняться. Хорошо хоть мозги еще слушались.

Конечно, если правильно рассудить, и впрямь надо возвращаться. Там, в другом мире, у нее мать, которая если не упилась с горя, то, наверное, переживает. Ну, хотелось бы верить, что переживает. Там Юрка, там работа и просто цивилизация. Душ, махровые полотенца, туалетная бумага, тушь для ресниц, телевизор, микроволновка и прочие блага.

Как сказал Жнец, брак с Грехобором всего лишь ошибка. Значит, у мага будет та, что предназначена ему судьбой, – возможно, даже Милиана – курица общипанная! Девушка сердито засопела, представив на миг, как ее Йен будет целовать эту заморенную анорексичную фотомодель…

Стоп. Васька остановилась так резко, что чуть не упала. Замутненный магией взгляд опустился на руки, сжатые в кулаки. На обе руки. Одна судорожно стискивает накидку на груди, другая придерживает мех на уровне живота, чтобы не просачивался зябкий холод. Правая. Левая. Измученные долгим переходом ноги подкосились, и девушка рухнула на каменный пол.

А потом пришел смех. Лиска звонко, от души хохотала над старой каргой. Над тем, что вся магия Анары не могла побороть суровый Василисин диагноз, обозначенный в больничной карте как аутотопагнозия. Одним словом, даже высшие силы не смогли заставить Василису идти направо. Мало того, теперь девушка не имела ни малейшего понятия, где это право находится. И все-таки… Василиса недобро усмехнулась и прошептала:

– Не отдам мужа. Не надейтесь!

Она даже попыталась подняться, чтобы сию же секунду отправиться на выручку Йену, но измученное волшбой и долгой дорогой тело запротестовало. Завернувшись в теплую пушистую шкуру, девушка заснула, даже не ощутив того, что спать на каменном неровном полу еще хуже, чем на земле.

Ни души. И тихо-тихо. Так тихо, что слышно только ветер. Даже птицы и те не поют. Почему? Ведь еще прошлой осенью Кирт рассказывал матери о том, как буйно цвел и благоухал шиповник у ворот храма. Говорил, будто даже голова закружилась «от этой вони», да еще сварливо сетовал, что-де столько пчел вокруг кружило, и всякая норовила ужалить, да еще лошадь шарахалась.

Зария тогда позавидовала Кирту и в то же время пожалела его – видеть такую красоту и, вместо того чтобы наслаждаться, лишь ругать ее, не замечая, не понимая, принимая не просто как данность, а как некое досадное неудобство.

Однако вид, открывшийся самой девушке, был донельзя бесприютным и унылым. Сейчас, летом, у храма великой богини и травинки не пробивалось из черной земли. Только лужи блестели на солнце, да жирная грязь чавкала под ногами. Этой же грязью оказались забрызганы высокие некрасивые ворота и стены, сложенные из серого щербатого камня. А кусты шиповника, которые своим цветением так досаждали Кирту, стояли засохшие, ощетинившись острыми колючками, и тоже были все в грязи.

Наследница лантей вдруг поймала себя на мысли, что ей совсем не хочется идти туда, куда она так упорно стремилась. Девушка в нерешительности остановилась, окидывая взглядом открывшийся ей безрадостный вид. Храм… Вожделенная обитель оказалась некрасивым квадратным зданием, сложенным все из того же серого камня, с кровлей, покрытой почерневшим тесом. Крохотные оконца были похожи на бойницы, из которых на всех приходящих к святыне словно целились из луков невидимые воины. Кажется, подойдешь ближе, и стрела пропоет в воздухе, отыскивая цель. Глупость, конечно, но от храма веяло враждебностью и… разочарованием.

Тоска – глухая и беспросветная – стиснула сердце. И это ее новый дом? Вот эта громада, прячущаяся от всего мира за грязной стеной, отгородившаяся от людей прочно запертыми воротами и грязным расквашенным полем? Зарии вдруг захотелось бежать. Бежать отсюда без оглядки и больше никогда не возвращаться.

Однако для того ли она проделала весь этот путь, чтобы повернуть обратно лишь из-за размытой дождем дороги, грязи, забрызгавшей стену, и старого, засохшего шиповника? Нет. И девушка пошла вперед, подобрав подол платья и выдергивая ноги из чавкающей грязи.

Когда она постучала в калитку, устроенную в воротах нарочно для одиноких странников, ей не сразу открыли. Стучать пришлось довольно долго, стоя при этом в жидкой холодной грязи. Но потом наконец раздались шаги, и створка со скрипом распахнулась.

На пришелицу смотрела, по всей видимости, одна из послушниц храма. В легких темно-лиловых одеждах, полностью скрывающих фигуру, лицо и даже волосы. Лишь глаза не прятала ткань. И глаза эти смотрели строго и холодно.

– Ты пришла к нам, чтобы остаться, наследница лантей? Или твою душу разъедают сомнения? – певуче проговорила женщина и протянула руку чернушке.

Бедняга, до сих пор не принявшая окончательного решения, застыла в испуге. Горло свело от волнения, благоговейного трепета и… страха. Жрица приняла молчание девушки за нерешительность, а потому схватила прибывшую за худое запястье и решительно повела внутрь. Они миновали пустой, мощенный серым камнем неуютный двор, вошли в храм и двинулись по просторному коридору к широкой лестнице.