Татьяна Ахметова - Запретные сказки

Муж выскочил из стола, вывел новую жену и взял старую и стал жить да поживать и теперь живут.

Служил солдат Богу и царю, а царя звали Давыд. Окончил солдат свою службу, вышел в отставку, и надумал жениться. Подыскал свою судьбу, заключил брак, обвенчался. Первая ночь — царю. Царь оставил ее себе, не отпустил к солдату, больно уж она понравилась ему. Солдат убит горем, заплакал и ушел прочь.

— Служил я богу и царю и царь же меня обидел.

Пошел дорогой, встречается старичок. Поглядел на солдата.

— Что же служивенький, такой грустный и задумчивый?

— Да опечален: служил Богу и царю, вышел на отставку, женился, царь отобрал жену.

— Надо жаловаться.

— Кому жаловаться буду?

— А ему же. Давай тебе напишу просьбу, иди к нему с жалобой со своей.

Написал жалобу: «Вышел со службы, раздобыл пашню, у меня богатый человек отобрал эту пашню».

— Ты не бойся, рассказывай.

Пришел солдат к царю и говорит:

— Ваше царское величество! Я служил Боту и царю, вышел в отставку, раздобыл пашню, у меня богатый человек отобрал пашню. И мне неначем теперь трудиться.

— Как он у тебя мог отобрать твои труд? А кто он такой?

— А вот кто такой: я вышел в отставку, надумал жениться, нашел невесту, женился, а вы у меня отобрали ее.

Царь обхватил свою голову и задумался:

— Верно.

Отпустил его жену. У царя Давыда было семьдесят семь жен и семьдесят сем наложниц — взял всех отпустил. Оставил ту, с которой в первый брак вступил.

Монах молился тридцать лет, и дьявол его смущал и смутить не мог. Сатана призывает дьявола:

— Смутил монаха?

— Нет, не смог.

— Как ты не мог за целые тридцать лет смутить?

И начал сатана наказывать железными прутьями дьявола.

— Ступай, Кривой Ерахта, смути!

Идет Ерахта и думает: «Чем его смутить? Превращусь ка я конем вороным».

Превратился конем вороным, и ходит лошадь эта вокруг кельи в сбруе, красавица. Монах встал на молитву, молится, а сам все на небо глядит, глядит и думает:

— Что за лошадь в сбруе, пойду, посмотрю.

Видит, повод тащится за лошадью.

— Стой, я ее поймаю.

Поймал, взял повод и думает: «Дай ка, я сяду на нее».

— Сяду на нее, посмотрю, как она.

Сел на нее, хлыстнул, она встала на дыбы, приподнялась. Поднялась выше лесу.

Понял монах, это дьявол!

— А попался монах. Я спущу тебя сейчас на землю — разобьешься насмерть. А если согрешишь в один из трех грехов, останешься жить. Чего думаешь? Что будешь делать?

— А какой надо на душу грех взять, чтоб остаться жить!

— А хоть вина напейся, хоть блуд сотвори, хоть душу убей.

Он и подумал: «Душу убить — грех, блуд сотворить — грех. Вина напьюсь, просплюсь — меньше греха».

— Вина напьюсь!

— Ну, ладно.

Спускает его к трактиру. Зашел монах в трактир, потребовал бутылку водки, начал выпивать. Выпил бутылку, у него разогрелась похоть на блуд. А женщина рядом красивая, мужчин нет.

— Нельзя ли, сударыня, с вами познакомиться.

— Нет. У меня ведь муж есть.

— А где он?

— На базар ушел.

— Ну, можно же до него.

Согласилась. Дело произошло, муж ее явился — да на монаха. Тот схватил бутылку да по голове — свалил мужика до смерти.

Вот и пришлось, все три греха сделать: и вина напился, и совокупился, и человека убил. Тридцать лет напрасно искал спасенья! В одночасье нагрешил. Вина бы не пил, в раю бы был.

Парень шел по лесу, увидел — мужик у сосны клад закапывает и говорит: «Доставайся мой клад тому, кто согрешит с матерью, сестрой и с кумой». Мужик ушел. Стал искать парень клад, не мог найти. Пришел домой, рассказывает матери, мать и говорит:

— А ведь один Бог без греха! Пожить охото богато, чего ты спишь? Ведь сестра есть у тебя? Я есть. И куму найдем тебе — вот с этой девкой покумим…

Парень со всеми согрешил. Пошел — клад наверху лежит. Принес клад домой. И задумался о своей душе: «Грешник я! Как теперь спасти свою душу». Пошел на исповедь к святому отцу, покаяться в грехах своих. Святой отец, говорит:

— Надо сын мой трудиться, чтобы искупить грех.

Дал ему топор — совсем тупой.

Сруби эту сосну.

Парень десять лет рубил — повалил сосну. Приходит к святому отцу.

— Теперь разруби ее на три чурбана больших.

Парень рубил, рубил, прошло лет пятнадцать, он уже мужиком сделался. Разрубил, пришел к святому отцу.

— Разрубил, наконец-то.

— Ну, сожги их до пепла.

Мужик жег, жег, головешки не сгорают. Святой отец дал ему котел:

— Носи воды и поливай, пока не зарастут.

Поливал, поливал, стариком сделался: одна головешка заросла, сначала сестрина, потом материна. Пришел к святому отцу:

— Кумина головешка никак не растет.

Святой отец говорит:

— Вот в таком-то месте, в такой-то церкви принесли умершую женщину. С ней ты согрешил. И она умерла сейчас. Ступай, ее тело в реке обмой и опять в гроб положи, чтобы никто, никто не видел.

Он пошел в город, церковь нашел и гроб, вынул и обмыл в реке покойницу и опять в гроб положил. Приходит обратно — кумина головешка и заросла.

Святой отец и говорит:

— Тебя Бог простил, скоро умрешь.

Шел мужик из Ростова-города, встретился ему мужик, идет в Ростов-город. Сошлись, поздоровались.

— Ну, что у вас в Ростове хорошего делается?

— А что у нас: пошел мужик на поле, понес семя посеять да дорогой просыпал.

— Это, брат, худо.

— Худо, да не порато.

— А что, брат, такого.

— А он просыпал, да собрал.

— Это, брат, хорошо.

— А хорошо, да не порато.

— А что, брат, такого?

— Он пошел на поле, семя посеял, к нему повадилась черная поповья комолая бесхвостая корова, у него семя-то и поела.

— А это ведь медведь был?

— А какой медведь, полно на хуй пердеть! Я прежде медведя знавал, медведь не такой: медведь серой, хвост большой, рот большой.

— А то ведь волк.

— Какой волк, хуй тебе в долг! Я прежде волка знал: волк красненький, низенький, сам лукавенький, идет по земле и хвост волокет.

— А то ведь лисица.

— Какая лисица, хуй тебе под праву косицу! Я прежде лисицу знал: лисица беленькая, маленькая, бежит, подскочет, да сядет.

— А это ведь куропатка.

— Какая куропатка, хуй бы тебе под лопатку! Я прежде куропатку знал: куропатка серенькая, маленькая, с елки на елку перелетает, шишечки поклевывает.

— А это ведь тетеря.

— Какая тетеря, хуй бы тебе запетерил! Я прежде тетерю знал: тетеря беленькая, маленькая, хвостик черненький, по норкам поскакивает, сама почирикивает.

— А это ведь горностай.

— А поди ты на хуй, перестань.

Да и прочь пошел.

Жили-были поп с попадьей, а скота у них было много, управляться некому. Пошел поп работников нанимать. Навстречу мужик: