Лариса Кондрашова - Обратная сторона личной свободы

Наверное, потому она и сказала:

– Послушай, Димка, зачем нам с тобой себе во всем отказывать? Давай лучше сложимся. Твои триста и мои пятьсот.

И не договорила, потому что гримаса исказила его лицо.

– Милочка, я тебя очень прошу, никогда больше так не говори!

– Как? – глядя на него, испугалась она, потому что не сразу сообразила.

– Мы с тобой не два парня, у которых деньги поровну, а мужчина и женщина, пусть молодые. По крайней мере я хочу быть мужчиной в твоих глазах. Ты не можешь потерпеть?

– Пока ты разбогатеешь, – подхватила она. – Ну, если ты такой щепетильный.

– Вот именно, ты нашла правильное слово: щепетильный. Мне не все равно, какого мнения будет обо мне любимая женщина.

– Прямо сразу и любимая, – завредничала она. – Ты второй раз меня видишь.

– Но надеюсь, не последний?

Он проводил ее к дому Тамары, где она опять временно жила, но не стал ничего спрашивать, что это за квартира и нельзя ли в ней получить чашку кофе, а просто попрощался и сказал:

– А как ты смотришь на то, чтобы опять прийти ко мне на свидание?

– Положительно, – улыбнулась она.

Димка опять поцеловал ей руку и восторженно заявил:

– Я тебя просто обожаю!

– Если ты хочешь, мы можем пойти ко мне, – заговорил он в следующее их свидание и тут же поспешил добавить: – Посмотришь, какая у меня мастерская, что я рисую… рисовал.

Людмила улыбнулась: ей было приятно, что он не пытался на нее наехать, как в свое время Рыжий, и не сюсюкал, как Коля Переверзев, а просто говорил как со своей девчонкой, стараясь ее при этом не обидеть.

То есть в прошлый раз он сказал кое-что шокирующее, но извинился же. Точнее, понял, что подобные приколы не будут способствовать улучшению их отношений, и теперь не допускал никаких пошлостей.

Надо сказать, что Люда себе немного удивлялась. Раньше она не была такой чувствительной. И порой в ее присутствии парни позволяли себе куда более крутые выражения.

Но это другие. С которыми у нее не было ничего похожего.

– Кстати, а почему ты своему армейскому начальству не скажешь, что ты художник?

– Не хочу, – поморщился он. – Рисовать какие-нибудь дурацкие плакаты или дебильную стенгазету. Нет, уж лучше я буду траншею копать… Так ты не ответила: хочешь пойти ко мне в студию или нет? Слово даю, приставать не буду.

– Знаем мы, что такое слово! – буркнула она и смутилась, услышав: «А что, прецеденты были?»

Он вообще время от времени вставлял в свою речь такие вот умные словечки, и, хотя Люда сама была из интеллигентной семьи, это ее напрягало. В том смысле, что она казалась себе недоучкой и вообще человеком второго сорта.

В свое время она нарочно – назло матери или бабке? – чистила свою речь, избавляясь от «умностей», а теперь, выходит, они бы ей пригодились?

Как ни странно, от этих мыслей ей вдруг захотелось поступить в институт и учиться, чтобы получить высшее образование. Соответствовать своему новому парню. Она не сомневалась, что он будет любить ее и такой, но ей захотелось быть еще лучше. Умнее, образованнее…

Когда ей говорила об этом мать, Людмила презрительно фыркала и говорила, что она и так умная. Вот дурочка!

– Ну что, пойдем? – затеребил ее Димка, и она пошла.

То есть молодые люди поехали на маршрутке, а потом еще пару кварталов шли пешком, и Людмила наконец спросила о том, что ее удивляло:

– Слушай, а почему ты с прапорщиком воюешь?

– Потому, что он конченый. Ему над солдатом поиздеваться как не фиг делать! Парни его боятся, а мне – до фонаря.

И опять это была не похвальба.

– А как ты его достаешь?

– В основном вопросами. Он же, как все не слишком умные люди, любит рассуждать. Послушать, сплошная жесть, вот я и спрашиваю по ходу дела. А он тут же начинает орать: «Князев, засунь свой язык в задницу!» Ну я и спросил: «А в чью?» Ты бы его видела. На него ступор нашел, глаза выпучены, как у рака…

– Знаешь, я бы тоже на его месте разозлилась. Тем более он старший по званию. Ты не прав.

– А ты всегда права?

Людмила смутилась.

– Чего нет, того нет… Только в последнее время я все чаще думаю о том, что криком, ором ничего в жизни не добьешься. И оказывается, добиваются того, чего хотят, люди тихой сапой, улыбкой, дипломатией. Кто хочет иметь рядом человека, от которого не знаешь, чего ждать…

Слышала бы ее бабушка!

– Вот уж не думал, что ты такая рассудительная, – сказал ей Димка.

– Я и сама не думала.

Людмила прошла в квартиру с темной прихожей, сунула ноги в тапки, которые он подал ей – одной хватило бы для двух ее ног, – и, едва войдя в комнату, ахнула от яркого, слепящего света: почти всю стену от пола до потолка занимало огромное окно.

Она осторожно подошла к нему и боязливо взглянула – ее взору открылась великолепная панорама города – мастерская Князева располагалась на девятом этаже, на самом верху многоэтажки.

– Какая у тебя шикарная квартира! – сказала она восхищенно.

– Только окно и шикарное, – рассмеялся он. – Знаешь, во сколько оно мне обошлось?

Но Людмиле было интересно вовсе не это.

– А если разобьется? Падать с такой высоты – верная гибель…

– Эта мысль каждому приходит в голову. Но во-первых, по карнизу идет металлическая сетка, а во-вторых, стекло небьющееся. Даже точнее, пуленепробиваемое. Зато посмотри, сколько света. Стена выходит на юг, так что в окно почти всегда светит солнце.

– И летом жара, наверное.

Димка согласился:

– Опасность есть, но мой сплит прекрасно с этим справляется.

– И штор нету.

– А зачем? Кровать у меня закрывается пологом. Но при желании прямо с нее можно смотреть в звездное небо.

Он подошел к небольшому комоду и достал из него стопку постельного белья.

– Молодец сестра, не подвела. Чистое белье всегда имеется.

– Ты же говорил, что полгода не был в увольнении!

– Мне хотелось, чтобы ты меня пожалела: какой я несчастный, всеми брошенный.

Людмила прикусила губу, чтобы не расхохотаться, но сказала строго:

– Значит, и домой ты ходишь, и с родителями видишься.

Димка укоризненно взглянул на нее.

– Милочка, тебя, что же, никто никогда не обманывал?

– Обманывали.

Он поинтересовался снисходительно:

– Тогда почему ты веришь всякой ерунде?

– И всякому трепачу, ты это хотел сказать?

– Все, сдаюсь! – Димка поднял руки. – И обещаю тебя больше никогда не обманывать. А то как будто ребенка дуришь.

Он обнял ее за плечи.

– Значит, и насчет того, что приставать не будешь…

– Врал! – охотно признался он. – А ты против?

– По крайней мере, – желчно заметила Людмила, – имей в виду: если я залечу, аборт делать не буду.

– Какой аборт, детка! – Он подхватил ее на руки и прорычал в самое ухо: – Неужели мы с тобой одного ребенка не прокормим?