Лариса Кондрашова - Обратная сторона личной свободы

И что она услышала?

– Людочка, перестань, не надо, ты не права…

Вот таким он был, расчетливым. Нет, точнее, умеющим просчитывать будущее. Думал, что глупо ссориться с человеком, от которого так много зависит. А то, что не пожелал кооперироваться с невестой, тоже шло из того же понимания. Думал: куда она денется, Люська-то? Ей ведь замуж хочется, как и всем остальным девушкам. А тут свежеиспеченный лейтенант, с перспективой. Может, он до генерала дослужится!

В крайнем случае, думал, с Люсенькой ничего не стоит помириться, а попробуй помириться с этой неумной грымзой. Нашла, когда выяснять отношения. Подумаешь, отец неродной. Николаю это было по фигу. Скоро они уедут отсюда: прощай, труба зовет, и поедут по стране, по гарнизонам – какие уж тут родственники. В отпуске бы успеть всех навестить!

Но то, что случилось потом, повергло его в шок. Почему, за что? Он всего лишь отнесся с уважением к ее бабушке. Но какова Людмила! Где она набралась таких словечек? И как до этого удачно притворялась! Вот ему бы сюрприз был после женитьбы-то. Милые бранятся, только тешатся. Как же! На ком же он чуть не женился?

Она и его понесла по кочкам, как свою придурковатую бабку.

Но и Людмила была в шоке. Ни бабка, ни Колечка не думали, что кричит она от растерянности, от бессилия. От вспыхнувшего вдруг понимания: она одна!

Как тот же Переверзев собирался с ней жить? Кто обязывался стать ее защитником, единомышленником? Не права она, видите ли!

Подумаешь, чистоплюй! Если уж на то пошло, Люде надоело притворяться перед Николаем пай-девочкой. Может, он думает, что она вообще девушка? В том смысле, до сих пор не знала мужчины?

Так и сказала:

– У-тю-тю, не права! Может, ты меня и девственницей считаешь?

Она передразнила жениха, теперь уже бывшего, и злорадно отметила, как округлились бабкины глаза. Не ожидала? Значит, для нее это тоже сюрприз? Сама виновата, старая крыса. Не надо было позорить внучку перед женихом накануне свадьбы!

«Радуйся, добилась своего. Жених получил такой пинок, что теперь вряд ли вернется. А вернется, пусть с тобой и целуется».

Люда открыла шкаф, где лежали ее вещи, и начала складывать в дорожную сумку одну за другой свои юбочки и кофточки, футболки – все, что могло понадобиться в ближайшее время. Стояла вовсю распустившаяся южная весна, с ее неустоявшимся теплом, когда днем температура могла подскочить до плюс двадцати пяти градусов, а ночью упасть до заморозков.

Апрель, апрель, на дворе звенит капель. На самом деле уже отзвенела. И южанки выпрыгнули из плащей в сарафанчики, демонстрируя желающим незагорелые ноги и бледное декольте. Но, памятуя о коварстве апреля, все же не доверяли ему, таскали в сумках и пакетиках пусть и тонкие, но с длинным рукавом кофточки.

Солнце заливало окрестности, народ радовался весне, а у Людмилы внутри все заледенело.

Она тащила за собой сумку на колесиках, которую подарил ей… отчим. Какое противное холодное слово, и почему-то она никак к нему не привыкнет?

Куда идти, к кому? Люда не имела понятия. Куда-нибудь. К той же Вальке Быстровой, которая снимает двухкомнатную квартиру вместе с одной такой же девчонкой из обеспеченной семьи, потому что обходится им это по три с половиной тысячи рублей с носа. Девчонки могли бы взять на квартиру еще кого-нибудь, чтобы платить поменьше, но не хотели.

Правда, в том, что на пару дней они Людмилу к себе пустят пожить, та не сомневалась. Жалко только, что денег у нее нет. Бабка давала их ей так скупо, что девушке едва хватало на проезд, чашку кофе и булочку.

– Дома ешь! – ворчала бабка. – Не для того я готовлю, чтобы собакам отдавать…

Она вспомнила, что, перед тем как уйти из дома, присела на свою кровать, на которой спала все эти четыре года, и окинула прощальным взглядом комнату – не забыла ли чего, дорогого сердцу, как сказала бы мама.

Мама… Мать. Нужно говорить о ней именно так. Потому, что мама – это женщина, которая не отпустит от себя дочку, если ей исполнилось всего четырнадцать лет, жить рядом неизвестно с кем… Странно, что тогда Людмила радовалась неожиданной свободе, а сейчас представляла себе все так, что ее из дому как будто выгнали.

Просто теперь, спустя четыре года, Людмила понимала: девочек в таком возрасте нельзя предоставлять самим себе. И возможно, что мать уже не раз об этом пожалела. Или не пожалела. Она ведь не знает, как на самом деле живет ее дочь.

Но что теперь рассуждать, если бы да кабы, все равно уже ничего не исправишь.

А тогда, четыре года назад, Люда была глупая. Тогда радовалась, что уезжает из дома, на юг, совсем недалеко от моря. Полтора-два часа на автобусе или минут пятьдесят на своей машине. Если, конечно, за рулем такой водитель, как Рыжий. У него был старый «москвичонок». Непонятно было, как он и ездил. Вроде какой-то мужик подарил Рыжему ржавевшую в гараже рухлядь, а тот с помощью друзей-товарищей ее подшаманил. По крайней мере до моря со своей компанией доезжали и отдыхали там в палатках, купаясь до посинения…

Рыжий был ее первым мужчиной. Людмиле в то время не исполнилось и пятнадцати. Но воздух свободы ее будоражил тем, что ей все было можно. Все, что она захочет!.. Кто думал о каких-то там последствиях?

Бабка, не сумев справиться, махнула на нее рукой. Своевольная девчонка в руки не давалась, и в какой-то момент Алла Леонидовна себя успокоила тем, что ничего с ней особенного случиться не может, раз до сего времени не случилось.

В конце концов, до этого же родители ее воспитывали. И вряд ли ходили за ней следом. Им, родителям, виднее. Раз они решили, что девочку можно отправить от себя, значит, о ней не слишком волнуются. Не думают же они всерьез, будто бабка станет ходить за взрослой девчонкой хвостом? Достаточно того, что она ее кормит и обстирывает. Кому не нравится, пусть делают это сами.

Людмила поступила, как и хотела, в медучилище и училась, между прочим, с удовольствием. Особенно первый год. Когда она была все еще скромной домашней девочкой и слушалась бабушку, хотя в душе считала ее деспотом.

Правда, скорее, из вежливости. Думала, раз она у бабушки живет, то и должна стараться ее не огорчать. Ну там пререканиями или поздними возвращениями. То есть в воспоминаниях она отмечала, что не сразу обрела свободу, что ей пришлось за нее побороться.

Итак, судя по воспоминаниям, время относительного послушания… укладывалось всего в четыре месяца! Недолго мучилась старушка в высоковольтных проводах…

А потом Людмила вдруг почувствовала, что бабке все равно, как она проводит свободное время и с кем. И больше не стала заморачиваться: понравится что-то Алле Леонидовне или не понравится? То есть она могла бы быть осторожнее из любви к родственнице или чувствуя ее любовь и интерес к себе, а так, ради какого-то там режима или устава, не стоило и напрягаться…