Лариса Кондрашова - Обратная сторона личной свободы

– Почему? – удивлялась Люда. – Тебе вообще запрещают встречаться с парнями или именно с этим?

– Вообще, – смеясь сказала Тамара. – Дело в том, что моей маме меня принес аист…

– В каком смысле, что-то я не догоняю? – пожаловалась Люда.

– В том, что мама не понимает, что я уже выросла. Не хочет понимать. Она готова принимать в доме моих друзей, мальчиков и девочек, и даже приглашать для них Деда Мороза зимой и клоуна летом. Чтобы мы танцевали и читали стихи…

– Это у тебя шутка такая?

– Это у меня небольшое преувеличение, – вздохнула Тамара. – Но Лешка категорически отказывается к нам ходить, потому что мама первым делом стала спрашивать, где он живет и куда она сможет позвонить в случае чего – если я задержусь или у меня вырубится мобильник… Главное, как чувствует: только мы с Лешенькой где-нибудь приляжем, она тут же мне звонит. А выключишь телефон – вопли, истерика… Так что если у тебя пока нет своего жилья, то это не большая беда. Даже маленькая бедка. Гораздо хуже, когда мама висит у тебя на хвосте… Думаешь, почему она с такой радостью приняла тебя? Чтобы иметь возможность контролировать меня, но уже через тебя… Вот скажи, спрашивала она у тебя номер твоего мобильника.

– Спрашивала, – призналась Людмила. – И в свой блокнот записала. Сказала, на всякий случай.

– Все, ты попалась! Теперь если я где-нибудь задержусь, она будет обзванивать и тех моих подруг, которых она знает, и тебя.

Люда подумала, что ей надо успеть накопить немного денег, чтобы снять квартиру самой. Ведь обычно те, кто их сдает, требуют предоплату хотя бы за два месяца.

А потом в училище ее нашла мама. Людмила, когда увидела свою Веронику Михайловну, глазам не поверила.

– Мама, что-нибудь случилось? – встревожилась Людмила.

– У меня ничего не случилось, а вот у моей дочери… – Она многозначительно помолчала. – Хорошо, что появилась возможность поехать в командировку в Сочи. Я ее буквально из рук своей коллеги вырвала. И прилетела из Сочи на один день, завтра надо вернуться.

Людмила смутилась: она уже нарисовала себе портрет матери, не слишком интересующейся ее делами, почти отреклась от нее, и вдруг…

– Зря ты волнуешься, – между тем сказала она сухо. – Я всего лишь не хочу больше жить с Аллой Леонидовной. Кроме того, в этом году я закончу училище, получу диплом и стану совершенно самостоятельной.

Она посмотрела в глаза матери, но выдержать ее взгляд не смогла, стала смотреть в сторону.

– Что случилось? – повторила мама, сама немало смущенная проблемами дочери, которую до сих пор считала удачно пристроенной.

– А чего ж ты у мамочки своей не спросила, – проговорила Людмила с ехидцей. – Разве она тебе ничего не сказала? Если нет, получится, я вроде ябедничаю.

– Неужели все так далеко зашло? – пробормотала мама.

– Дальше некуда, – криво усмехнулась Люда.

– Хотя бы в общих чертах, – продолжала настаивать Вероника Михайловна.

«В общих чертах! – усмехнулась про себя Люда. – Разве можно в общих чертах рассказать про четыре года жизни?» И опять мысленно добавила: «Ты, мамочка, никогда не узнаешь, ни что было со мной в общих чертах, ни в самых подробных. Хотя кое-что придется все же рассказать». А вслух произнесла:

– Хорошо, слушай. В общих чертах. – Она не могла не съехидничать. – Это случилось четыре года назад. Я приехала в этот город и сразу поняла: мы с бабушкой не найдем общего языка. Просто потому, что ничего общего у нас быть не может. Вот с той поры мы и жили: она – сама по себе, я – сама по себе. У нас в группе была девочка из детского дома, и у нее тоже никого не было из близких родственников…

– Что ты говоришь! – ужаснулась мама.

– Хорошо, уточню: никого поблизости не было.

– Но ты жила не у кого-нибудь, у родной бабушки! – продолжала настаивать мама.

Людмила снисходительно взглянула на нее. Она видела маму насквозь. Та нарисовала себе, как хорошо живет ее дочь, и с этим спокойно спала…

– Жила. А после того как дорогая бабушка рассказала, что папа мне вовсе не папа, а ты была рада от меня избавиться, я поняла, что теперь не только язык, но и воздух у нас не может быть общим.

– Но бабушка… Она могла сказать это в запале, со зла…

– При моем женихе, – с кривой улыбкой подхватила Люда. Она быстро успокоилась от того, что рассталась с Николаем, но матери все же сказала. Может, пусть хоть теперь перестанет защищать свою распрекрасную мамашу. Нельзя же быть такой слепой!

Мать замолчала и взглянула на дочь жалобно: мол, почему бы тебе не быть снисходительней? Но та отчего-то не захотела ее жалеть.

– Если дети такая обуза, для чего их тогда заводить! – выплеснула Людмила то, что давно в ней бродило и распирало изнутри, как сероводород на болоте!

И добилась результата: мама заплакала. И так горько, что Людмиле в момент расхотелось и дальше ее заводить. Устыдилась.

– Мамочка, прости меня, пожалуйста! Если бы ты знала, как это тяжело: считать, что ты никому не нужна.

Теперь они плакали обе. В номере гостиницы, который по приезде сняла для себя мама.

– Сегодня ты останешься у меня, нам нужно серьезно поговорить!

Людмила подменилась с одной из девчонок-фармацевтов на одну ночь. Теперь ей хотелось провести остаток вечера и ночь с мамой, по которой она, оказывается, так соскучилась.

– Я буду присылать тебе деньги, как и прежде, на главпочтамт, – говорила мама. – Подумать только, ты вынуждена самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.

– Не на хлеб, а на квартиру, – усмехалась Люда.

Хотя, если подумать, и на хлеб тоже. А что, пора, не маленькая. Подумаешь, несовершеннолетняя! Смотря для чего…

Утром Людмила провожала мать в аэропорт. Та вынула бумажник и отдала дочери пачку денег, не считая.

– Пожалуйста, Люда, сними себе квартиру. Не жалей денег. Я пришлю тебе столько, сколько нужно.

– И долго ты будешь меня содержать? – ворчливо проговорила Людмила.

– Пока не выйдешь замуж, – улыбнулась мама. – Тогда я с чистой совестью передам тебя с рук на руки.

– А если я не выйду очень долго? – посмеялась Людмила.

Люда познакомилась с Димкой, когда он в своей солдатской робе копал траншею. Почему-то один. Копал и при этом что-то декламировал. Явно рифмованное.

Она приостановилась и будто невзначай стала слушать, что он там бормочет.

Он приговаривал, замолкая, а потом начинал опять.

Людмила подумала: надо же, какой нынче солдат продвинутый пошел! Под стихи копает… Но все-таки копает вручную, можно подумать, что в армии техники никакой нет. Или у них такой способ наказания: лопату в руки – и копай от забора до заката?