Надежда Днепровская - Визави французского агента

Виталий, молодой рабочий ювелирной фабрики, познакомился с Верочкой, специалистом по драгоценным металлам, когда она зашла в цех с какой-то проверкой. Он влюбился в сероглазую красавицу, с вьющимися золотыми волосами, с первого взгляда, и начал ухаживать за ней, приглашал в театры, кино, на творческие вечера. Он был симпатичным, веселым и щедрым парнем. В 1952 году они поженились. Свадьбу справили в мастерской знакомого скульптора. С жильем было плохо, но молодоженам выделили шестиметровую комнату в коммунальной квартире.

Мне было четыре года. Проснувшись утром, я с изумлением увидела папу, который улыбался мне с гардероба, а я в это время лежала на раздвинутом обеденном столе, почему-то мне там устроили постель. Папа сказал, что они с мамой поссорились.

Когда мне исполнилось шесть лет, родители развелись, чтобы улучшить жилплощадь, но так и не сошлись обратно. Виталий сразу почувствовал себя свободным, и нашел другую женщину, у него появилась другая семья.

Он не захотел заниматься ювелирной штамповкой, душа художника просила творчества, и Виталий ушел с работы на ювелирном заводе, чтобы устроиться массовиком-затейником на теплоход, там ему платили мизерную зарплату, зато он ходил по Волге, «на всем готовом» и развлекал людей. Он был неистощим на выдумки! Эта работа ему очень нравилась, но алименты присылал по 15 рублей в месяц. Мама, бабушка и я погрузились в нищету. Мама заболела, тяжело заболела, подолгу лежала в больницах. Бабушка получала маленькую пенсию, потому что вырастила пятерых детей нигде не работая. То, что на ней были дети, хозяйство, готовка, стирка – все это приравнивалось к тунеядству. Тогда все должны были работать: «От каждого по способностям, каждому по труду», девиз социализма. Именно поэтому меня отдали в ясли в восемь месяцев, ведь мама должна была идти на работу, да и школа у меня была с «продленкой».

То есть с утра уроки, потом обед, прогулка в школьном дворе, затем опять в класс, делать уроки на завтра.

Мама так и не смогла простить измены, она запретила отцу даже приближаться ко мне. Иногда он все же навещал меня в школе, дарил подарки, но часто такие, которые я не могла принести домой – аквариум с рыбками, например, который он установил в моем классе, чтобы я любовалась ими хотя бы в школе.

Как-то подарил мне коньки-фигурки, сам учил меня в тот вечер на них стоять, я была так счастлива! Темный каток, снег, сугробы вокруг и крепкая отцовская рука, которая не дает мне упасть. Но летом мама их продала, сказала, что у меня к зиме вырастет нога и она мне купит другие.

Других не купила, также получилось с велосипедом «Школьник», который подарил отец и успел научить на нем кататься.

Я помню постоянное безденежье и длинные очереди в ломбард. Прекрасным подарком на день рожденья была шоколадка, от которой отламывались кусочки в течение недели. После развода мы переехали на Автозаводскую улицу в пятнадцатиметровую комнату, окна которой выходили на пыльный двор без единой травинки, там я и гуляла после школы.

У девчонок была такая игра, называлась «Секретики», мы копали маленькую ямку, клали туда кусочек фольги от шоколадки, или фантик, потом брали осколок стекла, накрывали свои сокровища и присыпали землей. У меня тоже было такое стеклышко, только там чаще всего были одуванчики, тополиные сережки… Приятно было найти это заветное местечко, отодвинуть ладошкой сухую пыль и заглянуть через стекло в другой мир.

Трава росла там, где проходила железная дорога, на откосах, невероятно красивая, ярко зеленая, как из волшебной сказки. Я пробиралась туда иногда, несмотря на запреты, смотрела на огни проходящих поездов, в которых люди куда-то ехали – там была другая жизнь. Однажды зимой, вечером, тогда мне было семь лет, я каталась на лыжах по темному двору, который освещался только светом окон. Мне быстро надоело кататься одной, и я спустилась в подвал, где жила моя горбатенькая подружка Машенька. Прислонив лыжи к стенке, я позвонила в дверь, и вдруг оттуда раздались крики, стук, дверь распахнулась – на пороге стоял отец Машеньки, совершенно пьяный и с криком «Убью, зараза!» начал на меня падать. Я в ужасе взлетела по лестнице, и там, в морозной темноте я поняла, что лыжи остались внизу. Оттуда, снизу, все еще раздавались крики. Нет, ни за что на свете я не пойду туда еще раз! Но как же лыжи? Еще час я таскалась по заснеженному двору, а замерзнув, зашла к однокласснику Мишке, который жил в соседнем подъезде. Мы немного поиграли в железную дорогу, и я поняла, что уже поздно только потому, что страшно проголодалась. Выйдя во двор, который освещали только редкие окна, я осторожно спустилась в злополучный подвал. Мои лыжи так и стояли у стены. Я быстро схватила их и помчалась, наконец, домой.

А дома я узнала, что мама и бабушка ходили меня искать, кричали, звали и теперь, «на радостях», мама начала хлестать меня старыми проводами. Я забилась под кровать, там проволока почти не доставала меня. Тогда я усвоила на всю жизнь, что маму нельзя заставлять беспокоиться, надо приходить вовремя…

– Зато у меня были Книги! Они со мной с детства! Я не вылезала из школьной библиотеки, сначала запоем читала сказки, все, какие нашла. Подружки смеялись надо мной, «В третьем классе читает сказки!» – они считали себя взрослыми. Но я не могла без них, без волшебных сказок, особенно были хороши сказки Гауфа, потом я открыла Конан Дойля, Дюма, Джека Лондона. Дюма стал самым любимым писателем. Прекрасные дамы, благородные герои! Я начала рисовать. В тетрадях появились портреты мушкетеров, изображения шпаг, мушкетов, и, конечно, лошадей, хоть вживую я их никогда не видела.

Нет, видела один раз. Мама послала меня купить билеты в кино во дворец культуры, билеты стоили по десять копеек, а она дала мне бумажный рубль, который я зажала в кулачке. На улице стояла лошадь, запряженная в телегу, такая большая, красивая, с добрыми глазами и бархатными губами. Я облазила все вокруг и нашла несколько пыльных травинок, которые предложила этому неземному существу. Потом пришел хозяин, и они уехали. Тут я спохватилась – рубль исчез!

Я обошла все закоулки, где искала травку, но нет, я стояла и плакала. Иногда прохожие спрашивали меня, почему я плачу. Хватаясь за соломинку, я пыталась рассказать о своей потере, но, не дослушав, люди проходили мимо. Пришлось вернуться домой. И, на удивление, мама не особенно меня ругала, даже дала еще десять копеек, чтобы я все-таки сходила в кино, хоть одна.

Моя бабушка все деньги пересчитывала на булочки. Городская булка стоила семь копеек, вот она бывало, и говорила: