Ярослав Туров - По полю мёртвых одуванчиков

После вести о катастрофе в метро все в ньюсруме заметно приуныли, и только на светлом лице Морган Макс заметил улыбку.

– Чему ты улыбаешься?

– Ты разве не заметил, мы дали новость об аварии на тридцать секунд быстрее конкурентов, и на нас сослались Рейтер и Франс Пресс. Такое нечасто бывает. Теперь у нас подрастёт индекс цитируемости…

Каждый раз, приходя на работу, Макс заранее знал, что будет описывать чью-нибудь смерть. В мире постоянно что-то взрывалось, ломалось, падало, тонуло, подвергалось атакам стихии, и в ходе этого гибла уйма народу. Больше всего жертв за один день Макс насчитал, когда в Кашмире где-то на границе Индии и Пакистана начались аномальные ливни, что привело к невиданному наводнению, утопившему около пятисот местных жителей. Макс изо всех сил пытался представить себе пятьсот трупов, но даже его воображения не хватало, а ведь бывали в мире события, приводившие к смерти миллионов… Новость Макса о пяти сотнях утонувших индийцев прочитали приблизительно сто тысяч человек, что было в двести раз больше числа жертв, и представить их себе было совсем уж нереально. Макса иногда очень забавляло, что каждый день он рассказывает одним людям, живущим чёрт те где, о других, которые живут ещё дальше. И если он ещё мог вообразить, что когда-нибудь побывает в Сибири или на российском Дальнем Востоке, где народ по вечерам читал его статейки, то в том, что когда-либо поедет в Кашмир или куда-нибудь в Сирию, где людям отрезают головы, Макс сильно сомневался. Иногда он сомневался и в том, а существуют ли все эти люди вообще? Эмпирическим путём он не смог бы доказать их существование никогда – для этого пришлось бы объехать полмира и увидеть их своими глазами. Единственное, что ему оставалось – просто верить: они действительно гибнут и действительно читают его новости. Ирония была ещё и в том, что число погибших Макс мог бы подправить (снизить или увеличить), а число читателей – нет.

После работы за ним на такси заехал Прок, они поужинали в «Пирогах» на Китайке и поехали к нему. Серёга жил со своим отцом в шикарной квартире на Шуваловском. Сам Прокопьев-старший регулярно ездил в заграничные командировки, практически не видел сына, что позволяло тому относительно свободно водить домой друзей и девушек. Комната Прока была обставлена со вкусом: на видном месте стоял старенький виниловый проигрыватель с коллекцией пластинок великих джаз-музыкантов, на стене висели портреты Хью Лори, Ланы Дель Рей и Тома Йорка, рядом с кроватью уместился маленький столик, где были россыпью разбросаны открытки, которые Прок покупал, путешествуя по миру. Прок взял со столика бокал и бутылку «Бэллентайнз» – он называл этот виски не иначе как «чай для юристов» – и протянул Максу.

– А что твой отец говорит на то, что ты тут вискарь хлещешь каждый день?

– Ну, во-первых, ему по барабану, а во-вторых, совсем не каждый. Только по праздникам, – отозвался Прок, разливая «Бэллентайнз» по бокалам.

– И какой сегодня праздник?

– День этого… Ну как его?.. Придумай сам, короче.

Выпили. Потом Прок захотел покурить, и они вышли на балкон. Пока Серёга закуривал, Макс наслаждался открывающимся видом. Во многих окнах горел свет. Внизу под окнами фонари отбрасывали густые тени на асфальт. Где-то в листве стрекотал сверчок.

– Меня вчера Поля послала, – сказал Макс.

– Прям послала?

– Нет. Сказала, нам лучше пока не видеться.

– Значит, послала, – констатировал Прок, выдыхая через нос струю сигаретного дыма. – Я, конечно, в ваши дела не лезу, но завязывал бы ты с этим. Хорош мозги друг другу канифолить.

– Да кто я такой, чтобы ей канифолить мозги? Я для неё – низшая форма жизни, пригодная только для размножения.

– Плохи дела человечества, раз она так считает, – оглядев его, хмыкнул Прок.

– Пошёл в пень, – огрызнулся Макс. – Ты прекрасно знаешь моё отношение к женщинам, мы с тобой со школы знакомы.

– Конечно, знаю. Натуральный садист.

– Вот именно, – кивнул Макс. – Не знаю, откуда это взялось, но для меня любовь всегда была равносильна страданию. Причём страдать должны оба, иначе нет смысла. Она – от сомнений в правильности выбора, я – от невозможности достичь идеала.

– Совсем долбанулись, журналюги, – покачал головой Прок. – Хотя я понимаю, о чём ты. Я вот тоже не могу достичь идеала. И никогда не смогу…

– Перфекционизм для юриста – нормально, – хлопнул его по плечу Макс.

– Это не стремление к совершенству, это навязчивая идея. Или навязанная. Понимаешь, мой отец с детства вдохновлял меня своим примером. К тридцати пяти он уже был партнёром в международной юрфирме и зарабатывал пятьсот «ка» в месяц, просто как процент от сделок. Сейчас он может не работать и ежедневно кидаться пятитысячными купюрами в прохожих, но ему просто гордость не позволяет бросить контору. Он всегда хотел, чтобы я повторил его путь след в след.

– Да, ты поступил на юрфак, как он когда-то, закончил с красным дипломом, стал «ассошиэйтед трейни» или как там это у вас зовётся… Красавчик, что тут скажешь.

– Во-первых, трэйни ассоушиэйт, а во-вторых, не перебивай, – Прок налил ещё виски и выпил. Свет уличных фонарей отражался в его глазах. – Недавно я понял, что очень болен.

– Шта? Есенина перечитал?

– Ты же знаешь, что я из классики знаю только «Му-му». Не, чувак, со здоровьем всё в порядке, это здесь, – Прок бросил окурок с балкона и приложил ладонь к сердцу. – Понимаешь, я сейчас зарабатываю шестьдесят косарей, и мне, в принципе, хватает. Но для отца и моих друзей-яппи этого недостаточно, они уверены, что я могу выжимать больше. Отец говорит, если я буду работать по двенадцать часов в сутки, как он, то через год буду зашибать сто, а через пять лет – триста. Сколько, по-твоему, человеку нужно, чтобы стать счастливым? Пятьсот хватит?

– Не знаю, мне и сорока пока хватает.

– И я не знаю, поэтому не вижу во всём этом смысла. Но кроме денег и работы у меня ничего нет. Даже девушка от меня ушла из-за того, что я допоздна засиживался над этими долбаными договорами и не уделял ей внимания. Самое главное, я иначе просто не могу. Я, как акула, бро, если остановлюсь – утону. Меня ждёт либо много денег плюс посаженная печень, бессонница и одиночество к тридцати, как моего отца, либо… Я даже не знаю, что… Другой жизни я и представить себе не могу. Забавная вещь: мне тут на днях написал наш общий знакомый яппи Антуан, который ещё учился в Нью-Йорке. Он в прошлом месяце выиграл грант на двухлетнее обучение в Тулузе, и знаешь, что он мне сказал?

– Что французские тёлки страшнее американских? – поднял бровь Макс.

– Он сказал: вот ты сейчас пашешь, как Папа Карло, чтобы заработать дофига бабла к тридцати годам, купить себе маленький домик на юге Франции и ничего не делать. А я уже получил дофига бабла, живу в маленьком домике на юге Франции и ничего не делаю, и мне это совсем ничего не стоило. Это были самые ужасные слова, которые я слышал в своей жизни. А ещё страшнее то, что я не могу, как он, просто взять и поехать хрен знает куда изучать хрен знает что, я повязан по рукам и ногам своими обязательствами перед фирмой и отцом. Более того, я не могу этого даже представить! Ну, серьёзно, что я буду делать, если не фигачить допоздна на работе и не бухать по ночам с тёлками?