Элена Томсетт - Закованные в броню

Эвелина не успела открыть рот, как поляк ответил крестоносцу на безукоризненном немецком:

– Вы правы, господин фон Вобеке. Мой отец, князь Наримант, наместник в Новгороде и Пскове, был родным братом его величества польского короля Владислава Ягелло.

– А правда ли то, – по устам крестоносца пробежала хищная улыбка, – правда ли то, что он был умерщвлен этим гнусным язычником, гордо именующим себя христианским принцем, этим отродьем дьявола, литовцем Витовтом?

Все разговоры за столом постепенно смолкли. Глаза рыцарей и гостей Ордена были обращены к бледному лицу посла короля Польши.

– Да, правда, – не моргнув глазом, спокойно подтвердил поляк.

Карл фон Ротенбург с удовлетворением заметил, что в холодных глазах красавицы Эвелины Валленрод появилось осмысленное выражение. Она уже с каким-то интересом рассматривала сидящего наискосок напротив нее молодого польского князя. Он не только красив, мельком подумала Эвелина, он, кажется, не глуп, и, скользнув взором по его густым блестящим темно-каштановым волосам, спускавшимся не длиннее воротника камзола, она с удивлением призналась самой себе, что он вовсе не похож на поляка, а тем более на литвина.

Между тем великий казначей Ордена, недолюбливающий великого литовского князя по целому ряду объективных причин, корни которых уходили еще в то время, когда крестоносцы считали его своим другом и союзником против польского короля, с горячностью продолжал:

– Злодействам этого нехристя, позорящего звание христианского государя, должен быть положен конец! Почему же ваш король, столь ревностный поборник христианской веры, не предпримет мер для прекращения его бесчинств? Мало того, что он назначает его своим наместником в Литве, он позволяет ему развязать и поддерживать кровавую войну с рыцарями Господними, единственными защитниками христианства в этом диком краю! Он позволяет ему убивать своих братьев, топтать христианские святыни любви к ближнему своему, а вместе с тем, все писанные и неписаные договоры, скрепленные Крестом!

– Господин Бурхард, – голос молодого польского князя был холоден и любезен, – я здесь не для того, чтобы обсуждать внутреннюю политику моего короля. Я просто не уполномочен заниматься подобными дискуссиями. Его величество король Польский Владислав Ягелло делает то, что он считает правильным и нужным для своей страны и своей христианской веры.

Крестоносец на мгновение словно поперхнулся заготовленными словами порицания позиции польского короля, как куском оленины, который он обгладывал, воспользовавшись урывками между разговором. Вытирая масляные пальцы о салфетку, он с кислым выражением на лице промямлил:

– Вы чрезвычайно лояльный подданный, князь.

– Это мой христианский долг перед моим королем, – незамедлительно получил он в ответ.

Разговоры за столом возобновились.

Эвелина рассеянно слушала рассуждения рыцаря Фалавье о тактике боя литовских язычников. В ее памяти крутились какие-то смутные обрывки воспоминаний детства: польский король Владислав Ягелло, с темными длинными волосами и смуглым лицом; бледная темноволосая красавица королева и что-то еще, кроме бесчисленного количества лиц польских вельмож, придворных короля, одним из которых был ее отец.

– Браво, князь! – тем временем сказал Острожскому Карл фон Ротенбург со своего места за столом, через соседа справа от польского князя. – Ты весьма удачно избежал долгой и нудной дискуссии о сомнительном поведении царственных особ. Думаю, Бурхарда убил также твой великолепный немецкий.

Рыцарь де Лорш, сидевший по другую сторону от Острожского и встречавшийся с польским князем еще при дворе короля Владислава Ягелло несколько лет тому назад, с триумфом объявил:

– Польский принц также хорошо говорит по-французки!

– В самом деле? – удивился Генрих де Фалавье, в то время как часть рыцарей, прислушивающихся к беседе, удивленно переговаривалась.

Большинство из них принадлежало к европейским рыцарям, гостям крестоносцев из других стран Европы, которые до момента своего приезда в Мальборг полагали, что поляки все как один – неотесанные варвары в звериных шкурах. Появление посланника польского короля в Мальборге произвело на них поистине неизгладимое впечатление: князь Острожский выглядел и вел себя как настоящий европейский рыцарь, был красив, изящен, тактичен и умен, словом, олицетворял в себе редкое сочетание качеств военного и придворного, достойное любого из европейских королевских дворов. Некоторые из наиболее любопытных, подобно Карлу фон Ротенбургу, даже успели лично познакомиться с ним накануне турнира, используя для этого плохой немецкий или латынь. К их величайшему изумлению, они обнаружили, что «дикий варвар» неплохо говорил на их родных языках.

– А как насчет испанского, принц? – закричал через стол успевший как следует набраться один из испанских рыцарей, находившийся в данный момент в Мальборге, сеньор Лопес де Мендоса, за три года пребывания у крестоносцев научившийся пить и весьма сносно говорить по-немецки.

– У вас явно выраженный акцент Арагона, – вежливо ответил ему поляк по-испански. – Мой испанский, к сожалению, с кастильским акцентом, но, я думаю, это не помешает нам понять друг друга.

Сеньор Лопес де Мендоса так удивился, что словно даже протрезвел.

– Скажите честно, дорогой принц, – улыбаясь, заметила леди Рейвон, весьма благосклонно взиравшая на польского посла с той самой минуты, когда увидела его впервые. – Какого из европейских языков вы не знаете?

– Английского, – под смех окружающих ответил князь Острожский.

– Вы хотели бы выучить и его? – многозначительно приподняв бровь, кокетливо спросила англичанка, подмигивая ему.

Рыцари за столом разразились улюлюканьем и насмешливыми восклицаниями.

– Соглашайтесь немедленно, князь! – сказал Карл Ротенбург под одобрительные возгласы окружающих. – Я тоже хотел бы выучить английский, но никто, увы, не предлагал мне этого.

Леди Рейвон со смехом погрозила ему пальцем.

– Даже не предполагала, что вы столь необыкновенная личность, милорд, – заметила леди Рейвон через некоторое время, когда обстановка за столом стала непринужденной.

Европейское рыцарство, занимавшее добрую половину огромного стола в общей трапезной, словно приняло польского князя в свой круг и признало его. Он отвечал на сыпавшиеся к нему со всех сторон вопросы на различных европейских языках и наречиях, любезно улыбался, отшучиваясь от неизбежных намеков дурного тона, словом, вел себя так, как будто очутился среди друзей.

Леди Рейвон интересовалась им все больше и больше. Этим было вызывано ее пристальное внимание к особе князя и ее следующая реплика: