Иван Воронежский - Ветры судьбы

– Добился все-таки своего, сорванец, – негодовал Гаврило, – говорил ему, не лезь, сынок, никуды. Хватит нам двух старших братьев, погибших на германском. А он все: «Не тужи, отец, мы им покажем». Ой, горе нам, горе с бабой. Скажи, Антон, Катерине, нехай она сбегает и успокоит мою старуху.

– Давай зараз покурим. Ты, Гаврило, не горячись. Далеко он не ушел. Потыняется, помыкается по Полтаве да й повернется до дому, – Антон достал кисет с табачком и изящную люльку.

– Спасибо, Антон. Спасибо тебе. Успокоил меня. Я тоже надеюсь на это. Мальчишество все это, армия, – Гаврило запустил руку в протянутый кисет и вытянул ровно одну порцию для того, чтобы набить свою трубку.

Они дружили с детства. В тот же день, посоветовавшись со своими женами, они поехали в Полтаву. Но ни там, ни в округе следов Василия не нашли.

– Что с тобой, дочка? – вошедшая в хату мать прервала её воспоминания.

– Ничего, мамо.

– Да, но ты не такая, как всегда, дочка.

Она взяла Ефросинью за руку и усадила напротив себя, на край лавки. Катерина погладила рукой волосы дочери.

– И ты такая бледная?

– Все хорошо, мама. Похоже, я простудилась. Мои глаза и нос постоянно слезятся.

– Да, после той ночи с балом. Или… что-то не так? С тобой все в порядке?

Она наклонилась к дочери и Ефросинья, сомкнув веки, сказала:

– У меня не идут дела, – она не договорила, что уже будет два месяца.

– Оу, и только? – мать положила свой подбородок на плече дочери, говоря понимающе: – И только? Тогда тебе нечего беспокоиться. Ты же всегда была у нас нерегулярной и я сама беспокоилась за тебя. Я совсем забыла, что ты уже не ребенок. Тебе уже шестнадцать и я не могу поверить, что ещё только что держала тебя на руках. Когда они начнутся, ты успокоишься и будешь прежней.

Ефросинья опустила голову, пытаясь освободиться от кома, надвинувшегося к горлу. Как бы она сейчас хотела присесть матери на колени и, уткнувшись лицом в мамину грудь, поплакать и все рассказать маме. Но, собравши себя, она поднялась с лавки.

– Все хорошо. Время вот-вот, так что нечего беспокоиться. Мне пора идти

– Да, девочка моя. Пора, – она последовала за дочкой в сени, – свадьба будет скоро, но ты мне ничего не рассказываешь, Фрося.

– Мама, я была очень занята, да и повар, эта ворчливая баба, держит меня в ежовых рукавицах.

В сенях она набросила на себя старое пальто, привезенное Таней, и повязала на голову платок, основательно обернув его вокруг шеи. Она обняла отца и, как всегда, меньший брат Иван уткнулся своим прохладным носиком ей в щеку.

– Смотри, не простудись, дочка, – слышала она, закрывая за собой дверь.

Выйдя на дорогу, она ногами сразу погрузились в осеннюю грязь. Двигаться было тяжело, ноги постоянно скользили и увязали. Дождь не давал держать голову прямо, и, наклонивши лицо, она брела, преодолевая порывы встречного потока. Промокшее пальто стало постепенно пропускать воду на её спину. Но она не обращала внимания. Она уже ничего не боялась, и уже некому было ей помочь.

Темная фигура замерцала вдали. Это был Наливайко. Она часто его встречала на своем пути с того солнечного воскресенья. Она больше не боялась его, потому что уже не боялась ничего.

– С тобой все в порядке? – услышала она его хриплый голос.

– Все хорошо, – свой голос забивался шумом дождя, – немного холодно.

– Тяжко работать у Выговских? – он закончил фразу глотая звук смехом.

– Да.

– И тебе нравится?

Она сделала паузу, перед тем как сказать:

– Да, – и добавила: – Мне нужно идти. Я вся промокла.

Он с ног до головы осмотрел её, но её одежда ничего не сказала ему. В одном он был уверен, что это уже была не та девочка, которую он видел два месяца назад. Не попрощавшись, он лишь улыбнулся лошадиной усмешкой.

Когда Ефросинья вошла на кухню, повар сидела за столом, попивая горячий чай. Пар, исходивший от чашки, наполнял пространство ароматом и навивал аппетит.

– Ты, я вижу, девочка, совсем промокла до нитки.

– Да, это так.

– Пойди переоденься за печью и оставь там свои вещи сушиться

Когда она вышла переодетой, её лицо оставалось быть бледным.

– Налей себе чашку чая.

– Да, хорошо. Спасибо вам, тетя Миланья.

– И сядь посиди, пока будешь пить, – она кивнула ей на лавку у плиты.

Необычная доброта повара тронула Ефросинью, и крупные слезы начали капать из её глаз.

– Ну что ты, что с тобой, доченька, перестань, я же не нелюдь какая-то.

Придвигая к себе чашку чая, Ефросинья осмелилась взглянуть в глаза Миланьи.

«Она знает обо всем…»

Да, конечно, она же старая и опытная женщина.

– Мне немного не по себе.

– Тебя можно освободить на сегодня. Пусть Оксанка поработает

– Нет! – почти прокричала Ефросинья.

Казалось, эхо от крика ещё звенело на кухне, когда вошла тетка Наталья.

– Вы ещё не в работе, девочки? Давайте-давайте, включайтесь. Ой, Фрося, что это с тобой, не приболела?

– Нет-нет, так, немного простудилась.

– Сейчас же зайди ко мне в кабинет, – и, хлопнув дверью, она скрылась.

– Не спеши, дочка, допей спокойно свой чай, – Миланья подсунула чашку поближе.

– Нет, не могу, тетя Миланья, – её голос был на грани срыва.

– Ну ладно, не горячись. Иди, дочка.

И пошла Ефросинья по коридору, где, перед ступеньками наверх, была комната управляющей.

– Проходи, девочка, садись, – голос Натальи звучал тихо и спокойно.

Когда Ефросинья присела, Наталья продолжила:

– Фрося! Ответь мне на один вопрос. Я вижу, что тебе плохо только по утрам. Это так, не правда ли?

Ефросинья глубоко вдохнула. Наверное, нужно сказать Наталии хотя бы часть правды.

– Да, тетя Наталья, это все так.

Закрыв глаза, Наталья наклонилась слегка вперед и вытерла свои губы белым носовым платком.

– Как долго это у тебя.

– Около двух месяцев.

– Ты собираешься родить ребенка? Ты беременна?

Ефросинье понадобилась минута, чтобы собраться с силами и дать ответ. Но сил хватило только на то, чтобы кивнуть головой.

– Ох, Фрося, Фрося, – в её голосе чувствовался расстроенный тон, – ну как ты могла, как ты могла, ведь я тебе доверяла более чем другим. И кто же этот урод? Ты мне можешь сказать.

Ефросинья отрицательно покачала головой.

– Не хочешь говорить, ну и не надо. Я сама тебе скажу. Почему Гаврилин сын Васька покинул деревню?

– Нет, – голос Ефросиньи опять набрал ноту истерии: – Нет! Это не он, не он это! Не могу я вам сказать, тетка Наталья, не могу.

Тетка Наталья смотрела на эту молодую девичью фигуру, по-детски сидящую перед ней. Господи, о святая Мать Богородица, ну кто же это такой, кто поднял руку на этого невинного ребенка. Она любила Ефросинью и считала себя ответственной за неё. Она мысленно перебирала все последние события.