Иван Воронежский - Ветры судьбы

– Открывай! – и тяжелый стук в дверь заставил обоих вздрогнуть.

– Кто там? – дрожащим от волнения и испуга голосом спросила Татьяна.

– Открывай! Революция!

Тяжелые удары с обратной стороны напоминали, что необходимо поторопиться.

– Быстрей, Яша, беги.

– Нет, милая, я тебя не брошу.

– Беги, Яша. Меня они не тронут.

– Нет.

– Давай, а то поздно будет, – и она вытолкнула его в балконную дверь.

На ходу Яков слышал, как с треском развалился засов входной двери, но инстинкт самосохранения двигал его вперед. Сначала на соседний балкон, затем на крышу пристройки, через тыльный выход на соседний двор и дальше. Все повторялось для него, как это было много лет назад, в Кракове.

…В разваленную дверь ввалилась разъяренная группа из трех негодяев и Татьяна увидела, что никакие это не красные, а обыкновенные грабители, которые сразу бросились сметать все с полок в свои мешки.

– Где золото, сука?

Но вместо ответа её губы дрожали, и она сначала не поверила, когда холодный армейский штык прошел сквозь её внутренности. Она хотела кричать, но вместо звука исходил только хрип.

– Ничего, барское отродье, до утра сами найдем, – это было последнее, что она услышала в этой жизни.

Её душа, поднимаясь в небо, жалела лишь о не родившемся ребенке, которого она так долго ждала.

Ефросинья проснулась очень рано. Было около трех утра. Она проворачивала в своей голове ту ситуацию, в которой она сейчас оказалась. Её мысли уплывали в разные направления. Она снова и снова думала, но выхода так и не находила. Вчера она впервые, серьёзно и открыто, поговорила со своей матерью, не называя имя отца будущего ребенка. Но вдвоем они так и не нашли решения проблемы, которая становилась все больше и больше с каждой секундой.

Если бы она призналась матери, кто отец ребенка, то мама сказала бы отцу, а отец, он так любит её, и он может пойти на убийство. Конечно, паныч заслуживает наказание, но и не хотелось бы при этом потерять отца. Она положила руки на живот. Здесь внутри зарождается новый человечек. Возможно, это будет девочка. Или мальчик. В общем, какая разница, это полностью новая жизнь, ожидающая прихода в этот мир. Мир зла и насилия. Она повернулась в постели. Одеяло и простыни обернули её тело.

Ефросинья чувствовала, как слезы текут по её щекам. Она не хотела видеть себя матерью-одиночкой среди соседей, которые постоянно будут тыкать пальцем в её сторону. И в то же время ей жалко было убивать ту жизнь, которая так и не увидит свет. Её снова охватил жар, и она сбросила одеяло. В своей короткой ночной рубашке она выглядела ещё более соблазнительной. Её длинные прямые ноги, раскинутые поверх одеяла, руки, сложенные на груди, и распущенный льняного цвета длинный волос придавали ей образ ангела. Ангела, поруганного темными силами.

Она крутила свою голову на подушке из стороны в сторону. Но почему ей пришлось так отяжелеть. И так не легко вынашивать ребенка, а здесь ещё такой позор. Она повернула голову в сторону окна. Осенняя ночь давало кромешную темень за окном. Такая же темнота была и в её сознании, и не было ни малейшего проблеска, обозначающего какой-нибудь выход. Ефросинья принялась молиться, и над её постелью пресвятая дева Мария толкала золотую лодочку с телом Христа.

Засыпая снова, Ефросинья приняла решение согласиться со своей матерью и избавиться от плода.

Когда образ богородицы постепенно превратился в образ её матери, за окном уже начало светать.

– Как спала, доченька? – нежный голос Катерины окончательно разбудил её.

– Я согласна, мамо, – сухо ответила она.

По дороге в Полтаву они обе молчали. Приходилось часто останавливаться, Ефросинья чувствовала себя очень плохо. Она лежала на соломе, одетая по-зимнему и покрытая сверху большим куском парусины. Обильно постеленная солома создавала тепло и амортизировала на кочках. Хотя, в основном, телега шла мягко, утопая в дорожной жиже. Лужи длиной более ста метров преодолевались с легкостью, так как мерин, подкормленный овсом, игриво набирал ход и радовался, что повозка почти пуста. Моросил слабый осенний дождь и порывы ветра, обжигая лицо Катерины, пытались сорвать парусину с телеги.

Полтава их встретила зловонным запахом урины и фекалия. Так жил простой рабочий люд на окраинах, где не было канализации и водопровода. А наспех построенные домики теснили друг друга.

Направив свою лошадь по адресу, указанному аптекарем, Катерина сжимала свой нос пальцами и думала, что же так тянет в город молодежь.

Дверь открыла молодая еврейская девушка. На ней был серый плюшевый халат. Она говорила по-русски с акцентом. Её густые кучерявые волосы постоянно вздрагивали, когда она запиналась и пыталась найти правильные слова. Она провела их в прихожую, увешенную многочисленными коврами. Ефросинья никогда в жизни ещё не видела столько ковров.

Невысокого роста, с кучерявым волосом и залысиной впереди, доктор вошел в прихожую.

– Как вы себя чувствуете, пани? – его карие глаза казалось вот-вот лопнут, когда он осматривал с ног до головы прекрасное создание, которое через минуты он будет пытать на своем столе. Как кукла-марионетка он сложил руки на груди.

– Пожалуйста, проходите за мной.

И он провел их через маленькую дверь на кухню.

Здесь стоял какой-то противный запах. Ефросинья не могла определить. Это, должно быть, кровь. Она не была уверена. Что бы это ни было, оно сжимало и обжигало горло. Посреди маленькой кухни стоял стол, покрытый желтой клеёнчатой скатертью. Ефросинья с ужасом уставилась на этот стол. Справа от него, на полке, стоял поднос со всякого рода инструментами из специальной стали. Пот стал выступать у неё на спине под одеждой. Она слышала, как мать потянула плащ с её плеч.

– Не желает ли пани опорожнить свой мочевой пузырь?

– Мне? Опорожнить чего? – Ефросинья заикалась от страха.

– Помочиться мадам, по-пи-сать. Хорошо. Пожалуйста, снимите свое нижнее белье и полезайте на стол.

– Что? Вы собираетесь это делать здесь? На кухне?

– Ну да, конечно же. Я всегда делаю в этой комнате, – мужчина посмотрел на неё расстроено.

– Давай, Фрося. Делай, что велит доктор.

Сгорая от стыда и расстройства, Ефросинья сняла трусы и, при помощи матери, забралась на стол. Под её весом столешница заскрипела и Ефросинье предстала ужасная картина. На мгновение она закрыла глаза. Годами закопченный от приготовления пищи потолок с пятнами от забитых мух и столетний жир. Она снова закрыла глаза.

– Мама, Мамочка. Я передумала. Я не хочу, – её голос стал беспокойным.

– Сейчас, сейчас, деточка. Успокойтесь. Скоро все будет закончено.

Изо всех сил Ефросинья попыталась подняться со стола, но доктор со своей ассистенткой женой и мамой вернули её в прежнее положение.