Ольга Клименкова - Кресло

Игорь знал, что вольно или невольно служит причиной, по которой терзается ревностью сердце Савелия. Большого значения он этому не придавал и вообще меньше всего об этом думал. Если бы он не стал случайным свидетелем Севиного падения со сцены, он бы и совсем не интересовался его существованием.

– Лосик, как там ваш летающий виолончелист? – спросил он Лору недели через две после того случая.

– Плохо… Рука в гипсе, хромает. Да ещё виолончель так расколотил, что не известно, зазвучит ли она после ремонта. Наверное, в академку пойдёт.

– А с кем вы теперь ансамбль играете?

– Бекар сказал, чтобы взяли с Юлькой сонату Тартини. Это без виолончели, вдвоём будем… А знаешь, соната название имеет – «Покинутая Дидона»… Грустная такая музычка…

– Ну, вообще-то, всё могло быть гораздо хуже. Пусть благодарит Бога, что позвоночник цел. Руку сломал, а на ноге, наверное, связки растянул. Я тут про него песенку сочинил…

И Игорь запел на известный мотив, —

Лора улыбнулась и, даже, хихикнула, но сделала это она больше из вежливости, чтобы не обидеть рассказчика, как делают многие, услышав не очень-то смешной анекдот. На самом деле, ей было жалко Севку. Он и вправду стал каким-то «тихим и невесомым». Прихрамывающей тенью бродил он по училищу. Он, вообще-то, был профоргом и собирал взносы, раздавая марки, которые надо было наклеивать на странички профсоюзного билета. Иногда он посещал какие-то лекции и теоретические предметы, понимая, что, скорей всего, потеряет целый год. Разбитую виолончель он отдал в ремонт, который ещё неизвестно чем закончится. А разбитое Севкино сердце в ремонт никто не брал.

А, тем временем, родители Игоря собрались уезжать в длительную командировку, в далёкий Алжир. Они оба были врачами. Отец – военным хирургом, мама – анестезиологом. Им предстояла работа в госпитале. Уезжали они, как минимум, на год, но может получиться, что и больше. Единственный сын оставался один. Об этой поездке речь шла уже давно, но всё что-то откладывалось и менялось, в конце декабря, наконец, решилось, что улетать надо десятого января.

Несмотря на то, что в жизни Игоря Лора пребывала уже почти три месяца, он, почему-то, не очень стремился познакомить её с родителями. Однажды они, уже уходя из квартиры на Литейном, где жила семья Игоря, и где он время от времени давал уроки «страсти нежной» своей ученице, столкнулись у лифта с мамой Игоря. Она в тот раз почему-то раньше обычного возвращалась с работы.

– О, привет, ма! Ты что так рано? А мы тут заскочили на минутку… Позвонить… С Люсиной приятельницей… Я скоро вернусь…, —

Игорь промямлил всё какой-то виноватой скороговоркой. Повисла пауза.

Здравствуйте…, – прошептала Лора, а в висках у неё стучало, —

Почему Люсина приятельница? Какая такая приятельница?

В лифте она ждала, что он первый что-то скажет и каким-то чудесным образом развеется неловкость. А он молчал и ждал, последует ли реакция. Если да, то какая именно. Что же раньше времени оправдываться?

– Ты что, от неожиданности забыл моё имя? Меня зовут не «Люсина приятельница»…, – всё-таки первой заговорила она.

– Ло-о-сик, ну зачем грузить родителей нашими отношениями? Пусть они себе едут спокойно в Алжир. Мать и так взвинчена до последней степени этими сборами, документами, интригами… А про Люську я вспомнил потому, что рассказывал родителям про её день рождения, про то, с кем там познакомился… Они же с её родителями старинные друзья и однокашники. Ты думаешь, почему я оказался на кафедре Алексея Ильича? Ну, чего ты куксишься? Ты же прекрасно знаешь, кто у меня любимый Лосик…

И на задней площадке промороженного насквозь полупустого, громыхающего трамвайного вагона, в лавине пропитанных чувством вины поцелуев и нежных слов, растаяли Лорины обиды, потому, что очень хотели растаять.

Провожая Лору домой, Игорь частенько заходил к ней и, к удовольствию Лориной мамы, участвовал в семейном вечернем чаепитии. Женька второй год служил в армии под Мурманском. Мама, усаживая Игоря за стол, говорила, —

– Ну, вот, мы опять вчетвером, как при Женечке. Ему там абрикосового варенья не дают… И она пододвигала к Игорю серебряную кружечку с вареньем, сваренным по бабушкиному рецепту вместе с орехами из абрикосовых косточек. Это была та самая серебряная кружечка, из которой она когда-то кормила гоголем-моголем раненного химическим карандашом Женю. Было понятно – раз мама достала эту кружечку, значит, гостю она оказывает особое уважение и придаёт ему большое значение. Игорь уже знал множество семейных историй и про бабушку, и про дедушку Жоржа, и про Лорины мистические отношения с Креслом.

– Вот это кресло – твой мучитель? – спросил он как-то, усаживаясь в чёрное кресло на кухне.

– Ну, не только…

– Придётся, тебя, Лосик, показать хорошему психиатру. Креслофобия… Что-то новенькое. Но, вообще-то, ты не безнадёжная больная… Я знаю, по крайней мере, одно кресло, которое ты вовсе не боишься. Во всяком случае, кажется, перестала бояться…

– Не знаю, перестала ли… – Лора, конечно, поняла, о каком кресле идёт речь.

Когда, в первый раз придя к Игорю домой, она под колокольный гул своего сердца, истаивала в этом кресле под обрушившимися на неё поцелуями, она не сразу поняла, что это кресло. Оно стояло в комнате Игоря, на нём спокойно усаживались два человека, как на маленький диванчик. А диванчик – это всё-таки не кресло… Но, когда Игорь, щёлкнув пружинами, раздвинул его вперёд, и получилась настоящая кровать, Лора краешком полуобморочного сознания отметила, что в её жизни появилось очередное Кресло. Оттого, что оно называлось креслом-кроватью, мало, что менялось. Всё равно это было Кресло. Коварство этого мягкого, обтянутого золотистым бархатом экземпляра заключалось в том, что оно прикинулось Раем. Каждый раз и щелчок его пружин, и звук, поворачиваемого в скважине ключа, на «всякий случай» запирающего дверь в комнату Игоря, и хруст всегда чистой простыни, которую Игорь приносил из клиники, чтобы не обременять маму лишней стиркой, звучали райской музыкой волшебной увертюры. После увертюры райская музыка продолжалась по всем законам музыкального спектакля о любви. И сценаристом, и постановщиком, и дирижёром этого спектакля в одном лице был, конечно, Игорь. Был он также и художником по костюмам. А какие костюмы нужны для Рая? Ну, конечно, те самые, что были и у наших прародителей – Адама и Евы…

– Не знаю, перестала ли я бояться твоего золотого кресла… Я не то, что боюсь, а… не подобрать слово… Странно, а ведь и точно я не могу придумать слово вместо «боюсь»… Что-то похожее, а что?…, – Лора протянула Игорю Женькину гитару, – спой-ка лучше мне Клячкина…