Эстер Кей - Эстер. Повесть о раскрытии еврейской души

Но вот пришел день, когда, подсоединив какие-то особые проволочки к внутренней стенке приемника, папа научился среди треска, шума, непонятных какофоний ловить русскоязычные передачи – в частности, одну, именовавшую себя Радиостанцией Свобода.

Что за свобода имелась в виду и как вообще можно было быть свободнее нас, советских граждан, мы с папой не очень понимали. Однако все-таки приникли к мембране пыльного радиоприемника и отведали запретного плода.

Запретный плод, впрочем, оказался совсем невкусным.

Голоса дикторов были какие-то неприятные, недобрые, да и стиль передач казался чуждым. Информативная сторона была весьма однообразна, малоинтересна. Зато как глушили их советские глушители! Это яростное глушение весьма способствовало тому, чтобы пробудить мое любопытство к подобным передачам… Странно было слышать критику в адрес вроде бы незыблемого советского строя, иронию и осуждение тоталитаризма. Этого осуждения ведь не могло прозвучать внутри страны! Да мы и не знали, что в глазах Запада мы – тоталитарная страна. Когда мне было лет десять, я разметила все страны на большой настенной карте мира – какая страна за нас, за коммунизм и светлое будущее, а какая – оплот реакции. Я была очень рада, когда к нашим, прогрессивным силам прибавилась Эфиопия. А потом Кампучия. А потом Афганистан. Это было мирное завоевание планеты, которая, казалось, скоро уже вся покроется алыми флагами, белыми голубями и транспарантами Да здравствует коммунизм! Только вот толстопузая Америка и некоторые близорукие правительства Европы еще пока противятся этому историческому процессу. А есть страны – ни то, ни се, как, например, Швейцария. И Антарктика, к моему разочарованию, пока еще не была нашей. Следовало бы, по моему мнению, приобщить к процессу мирного коммунистического завоевания также и пингвинов, и белых медведей.

Став постарше, я услышала от взрослых всякие анекдоты о тупых престарелых вождях советской державы. На каком-то этапе эти анектоды, проникнутые инакомыслием (сталинский термин), перестали быть подпольными, и люди уже не боялись их рассказывать.

Но когда критика в адрес общественного строя звучит по радио, с международной трибуны, – это гораздо серьезнее, чем какие-то анекдоты.

– Пап, – спрашивала я с удивлением, – это они все врут? Мы же самые прогрессивные! Это они от зависти на нас клевещут, да?

Отец отвечал мне, что не все следует воспринимать всерьез. И наше радио, и антисоветское – предвзяты. Выводы делать надо самостоятельно и при этом, конечно же, не плевать в колодец, из которого пьешь, то есть не высмеивать собственную страну.

Вскоре после того, как Циклоп раскрыл мне происхождение моей мамы, я поймала по радио передачу Коль Исраэль и с бьющимся сердцем услышала язык иврит и еврейскую музыку. Где он на карте-то, этот крошечный Израиль, прозванный советской прессой ближневосточным агрессором? Его и найти-то, что иголку в стоге сена. Когда же я его отыскала, то решила его до поры до времени никак не помечать – ни нашим, ни оплотом реакции. Ведь говорит же папа, что выводы надо делать самостоятельно. Вот я и разберусь с ним как-нибудь, с этим Израилем. Потому что название ближневосточный агрессор ни в коей мере не исчерпывает внутреннего содержания этой таинственной страны, от одного имени которого – И 3 Р А И Л Ь – я почему-то впадаю в задумчивую тоску.

…Однажды осенью, водворяя на чердак тяжелые бидоны с вином, я не сразу слезла по лестнице вниз, а решила покопаться в чердачной пыли и извлечь из нее стопку старых-престарых газет – кажется, хрущевского времени. И, к своему удивлению, наткнулась в этих газетах на очень даже положительные статьи о социалистическом Израиле и на портреты Голды (опять Голда) Меир и других общественных деятелей! О небо, даже колхозы там упоминались, только именовались они кибуцами!

А в свежих газетах, которые мы регулярно получаем, Израиль иначе как агрессором и хищником не называется. Интересно, почему?

Еврейская страна… Кто они такие, эти загадочные евреи? Рога у них, что ли, растут – почему отношение к ним столь подозрительное, недоверчивое? Но у мамы нет никаких рогов! И у ее матери, бабы Муси, тоже не помнится мне, чтобы были рога. И у тети Милы, маминой сестры, которая живет в Москве, тоже нет: я с мамой и папой не раз гостила у тети, и она водила нас на ВДНХ, и вообще она очень хорошая.

Может, расспросить об этом саму маму?

Нет, нет, только не это!

Странными были устои нашего демократического и вроде бы покончившего с национализмом общества, если спросить человека насчет его еврейства мне казалось столь же неприличным и бестактным, как поинтересоваться наличием у него рогов…

Прошло несколько лет, пока я решила последовать совету Циклопа и спросить все, что меня интересовало, у евреев, которые, по его насмешливому выражению, самые умные.

Был хмурый декабрьский вечер 1986 года, когда я прошла мимо Центрального ростовского рынка, разыскивая синагогу. Прохожие, к моему удивлению, добросовестно и подробно объяснили мне дорогу. Может быть, это были не прохожие, а переодетые ангелы… Я дошла до Газетного переулка, 17, и моему взору вдруг предстало угловое старинное здание с узором шестиугольных звезд на оконных решетках. Чувство узнавания – дэжа вю – пронзило меня и прохватило до слез. Я схватилась за дверную ручку, как будто за мной кто-то гнался.

За дверью был проход в зал. Однако нижний зал был закрыт, и мне оставалось лишь проследовать по лестнице наверх.

В холодном верхнем зале сидело шестеро старичков в пальто и шляпах, с глазами покорными и грустными, которые несли в себе вечность.

– Вы молитесь? – спросила я одного из них.

– Миньяна нету, – отвечал он, покашляв. – А что делает здесь барышня?

– Миньян – это что? – спросила я.

– Десять евреев надо, а где их взять, – ворчливо объяснил он.

– А что вы пишете? – не отставала я.

– Уборщица выбросила поминальный список, так я его восстанавливаю.

Он писал имена по-еврейски, а рядом – по-русски. Я взглянула на его записи, что-то очень знакомое показалось мне в одном из имен.

Эстер бас Голда, – прочла я вслух, – а знаете, моя мама тоже Голда. А что это – бас?

– Дочка, дочка, а тохтэр, – сказал подошедший к нам старичок. В руках у него была старинная, ветхая книга.

– Я бы хотела выучить еврейские буквы, – обратилась я к нему при виде книги. – А еще… у меня есть вопрос. Какой сейчас год? То есть я, конечно, и сама знаю, какой, но я спрашиваю – какой сейчас год ПО-НАСТОЯЩЕМУ?

– Какие странные пошли барышни, – удивился старичок, – вместо того, чтобы ходить на танцы с кавалерами, они ходят в синагогу и спрашивают, какой год. А какой год идет вам, девушка?