Татьяна Леонтьева - Полтора килограмма соли

– Ну и как это – по морде? – возмущаюсь я.

– Да воттак. Прихожу – посуды гора. Я спрашиваю: ты что делал весь день? Ты что, посуду не мог помыть? А кроссовки ты купил? Не купил. А с утра мои нацепил и пошел…

– Ой, Федь, ну а ты сам…

– Что я сам? Ну и вот я хочу тебя спросить. Что я сам-то? Неужели совсем какой-то урод?

Я ему объясняю, что никакой он не урод, а очень симпатичный парень. Федя высокий и стройный, черты лица выразительные. Одевается по-молодежному. Видный кавалер, по улице я с ним хожу задрав нос. Только из моих уст это звучит неутешительно, потому что я девушка, а девушки Федю, увы, не интересуют.

– Ты друг хороший. Поддерживаешь вот меня…

– Ты тоже, Тань. Ну скажи, ну какие у меня недостатки?

Я отвечаю честно. Потому что сам Федька со мной всегда честен. Он мне говорит: «Ты разлучница». Я умоляюще на него гляжу, а он мне: «Ну если это правда, Тань. Ты сама во всем виновата».

Я говорю:

– Ты молодец, Федь. Ты работаешь. За здоровье вот взялся. Зубы лечишь… Кредиты выплачивать стал… За квартиру долги гасишь… Недостатков утебя два. Первый – это то, что ты хамишь, когда напьешься.

Федя действительно хамит. Не зло, а глупо, по принципу «что думаю, то и говорю». Увидев Янку Шинкевич, он воскликнул: «Ой, а я и не знал, что вы такая старая!» Мог бы еще добавить «…и страшная!» – это в его духе.

– Не, это не считается… – не соглашается Федя. – Ты мне в глобальном смысле!

– В глобальном – безволие. Это всех нас касается. Все мы знаем, что вредные привычки надо бросать, что на работе надо расти, что надо строить семью…

И прикусываю язык. Тут, блин, с нормальной ориентацией поди построй ее, эту семью. А каково геям?

У Феди есть целая картотека каких-то парней, которые ему нравятся. Показывает мне фотографии. Но он им об этом не говорит. Не решается. Всех их он называет Этими. «Этот сегодня звонил». Который из Этих – я догадываюсь по контексту. С одним Этим он даже пытался построить семью, жить вместе и все такое. Но Этот почему-то постоянно уходил в ночь, а потом оказывалось, что он ночевал с другим Этим. Поэтому Федя уже давно приговаривает: «Старый я и страшный. Какая мне семья…»

– Я, Таньк, решил, как зубы сделаю, денег накоплю – и за границу поеду…

– Ну конечно! Вместе поедем! В Финляндию. А то что мы, действительно, совсем, что ли…

– Нормальные мы люди! – И мы чокаемся остатками вина.

Ну, если через десять лет все-таки вышли на пробежку, то и в Финляндию поедем обязательно. Лет через пяток.

– Да, и еще тебе минус, – добавляю я. – Хватит братьев воспитывать. Им самим уже впору над тобой шефство брать.

– Знаешь, Таньк… Если не они, то кому я на хрен нужен?

– Ну что ты. Появится человек… В клубе где-нибудь встретишь…

– Ага, встречу!.. Десять лет уже встречаю…У тебя вот хоть Коваленко есть.

– Есть он, как же… – вздыхаю я.

Так завершается еженедельный разговор неудачников.

Нет, слава богу, мы не стали жечь книжку и посылать обложку по почте. Девчонки ограничились тем, что разорвали сборник на мелкие клочки и исчиркали фотографию автора – «мерзкого Коваля». Я к книгам относилась с благоговением, а к Ковалю – со скрытым интересом. В котором и сама-то еще себе не могла признаться. Поэтому в акте вандализма участия не принимала.

Однако приговаривала:

– Ну вы даете, девчонки! – как бы с восхищением.

Они, как боксеры на ринге, валтузили бедную книжку, а я сидела, словно на трибуне, подбадривая. На самом деле мне было стыдно, но я малодушно боялась себя обнаружить.

– У, рожа какая мерзкая! – злилась Чпокс, пытаясь разорвать обложку.

Вечером я вертелась в постели и не могла отделаться от этой сцены: ворох страниц, обрывки иллюстраций, обезображенный портрет… Сон не шел.

Я села на кровати и в темноте стала вглядываться в книжную полку, где за два года собралась уже целая компания пишущих томичей. Ярославцев дарил нам эти книги в дни рождения, за победу в конкурсах, да и просто так. Вот она! Маленькая розовая книжка, легко ложится в ладонь.

Я прокралась в коридор на цыпочках, чтобы не будить сестру, и юркнула в туалет. Туалет-кабинет, там я читала по ночам, сидя на унитазе с опущенной крышкой.

Так. Посмотрим.

Я проглатывала стихи одно за другим. Большинство оказались короткими. Это мне нравилось, длинные утомляют. Встречались и картинки, какие-то абстракции с обнаженными женскими торсами. В общем-то, это соответствовало содержанию. Пока я читала, в моем воображении пронеслась целая вереница женщин – томных, роковых, страстных или одиноких и беззащитных. Я точно установила, что это разные: одна вот полька, другая – татарка… Все они были разного возраста, хотя под стихами значился один и тот же год. То есть точно – тетки разные. Где ж он столько набрал?

Когда ноги начали зябнуть, я пустилась в обратный путь, так же стараясь не шуметь. Медленно приоткрыла дверь, опасаясь скрипа шарнира. Шарнир предательски крякнул. В коридоре я столкнулась с мамой в ночнушке. Мама хмурилась со сна и прикрывала глаза рукой от неожиданного света.

– Татьяна! Ты чего, живот болит? – прошептала она.

– Не, мам, все в порядке. Я так…

И, прижав книжку к бедру, засеменила к кровати. Сестра перевернулась на другой бок на своей и вздохнула.

…Интересно, а мне кто-нибудь когда-нибудь такое посвятит?

На кружке у Ярославцева девчонки время от времени вертелись, шушукались и делали загадочный вид. Понятное дело, что им не терпелось все рассказать. Что Коваль козел, что он приставал к Чпоксу и теперь мы объявляем ему бойкот. Но уговор у нас был такой – все хранить в секрете. В страшную тайну мы посвятили только Наталку, и она тоже вошла в наше общество «Ненавидящих Коваля».

Ярославцев иногда внимательно поглядывал то на Белку, то на Чпокса, чувствуя, что все мы взбудоражены. Он определенно тоже что-то думал, и мне в тот день казалось, что вообще все мы думаем об одном и том же, только молчим, связанные непонятно чем.

После того как я зачитала «новенькое», Ярославцев стрельнул глазами куда-то в сторону и проговорил:

– А тебе, Танюш, Коваленко привет передавал…

Девчонки обернулись ко мне.

Я вздрогнула и, как водится, стала медленно наливаться краской.

– А почему мне-то? – жалобно спросила я.

– Ну уж это тебе виднее. Не знаю, – пожал плечами Ярославцев. – Так и сказал: «Танечке Коржуткиной передавай привет». Вот я и передаю… У кого еще есть новое?

Чпокс подняла руку: – У меня.

– Давай, Ксюша, – улыбнулся Ярославцев. Он Чпоксовы стихи очень любил и приготовился к чему-то приятному, потирая руки.