Ярослав Шестак - Том Мередит. Повесть

Поднялся переполох.

– Ух ты, черт! – закричал Том, оказавшись среди цветов. – Пять этажей, и так быстро? Или это уже похороны?

Он покрутил головой и заметил распахнутое окно на втором этаже.

– Ну, Лечебница! Что вы орете, люди? Вы что?! – обратился он к зашедшимся в негодовании женщинам. – Я же инвалид! Как не стыдно. Ну помял, зато живой!

Заметив группу мужеского пола, двигающуюся вдоль по улице, его мысль переняла совершенно иной оборот:

– Эй, мужчины! – закричал он. – Возьмите меня с собой, дело срочное: я из больницы ноги… крылья сделал. Выписали, а добирайся как хочешь, говорят – твои проблемы! Жена у меня родила, дети не кормленные. До метро только донесите, там я разберусь!

Как ни спешили мужчины, как ни расходились их маршруты и как ни своеобычна была эта просьба, – отказать в ней инвалиду было делом невозможным. Поэтому четверо или пять человек, посмеиваясь, подняли доску с Томом себе на плечи и понесли это все, на манер гроба, в неизвестном направлении. Впрочем, Том не давал скучать своим помощникам, расписывая им свои выдумки до мельчайших подробностей, помогая себе разными изощренными жестами, понаблюдав за которыми, можно было схватить умопомрачение.

Много хуже стало, когда наконец добрались до станции метро и спустились вниз. В вагоне, в давке доска неизвестным образом перекочевала с плеч помощников на плечи простых мирных граждан всех возрастов и полов, что немало тех возмущало:

– Да кто ж позволил себе это безобразие! – заходился женский грудной голос.

– Ишь ты, лыжник!

– Жлоб!

– Это какой-то хиппи или пацифист. Из новых, – сыпались определения.

И Тома тискали туда-сюда, как судно в шторм, и он боялся провалиться вниз, под ноги этим людям, где непременно затопчут. А потому что есть сил хватался за поручни.

– Новый вид спорта, придумал тоже, – недовольно проговорило пожилое лицо в лицо Тома.

– Да ты что, старик, я же инвалид!

Когда поезд приблизился к станции, суматоха еще более усилилась. Кто-то пробивался к выходу, где-то плакали дети и слышался звук раздираемой материи, и Том подумал, что пора, пожалуй, выходить, потому что если он не сойдет сейчас, то не сойдет и потом.

– Что?! Что?! Какая станция? – кричал он вокруг, отворачивая голову под нечеловеческим градусом. – Космомольск-на-Амуре? Ах, Космомольская… А что наверху, какие проспекты? Не понял…

Наконец поезд встал, двери раскрылись.

Из вагона быстро убывало, и Том почти сразу оказался в вертикальном положении. Он ухватился за поручни и, как обезьяна в пампасах, насколько скоро мог, стал протаскивать себя к выходу.

Но было уже поздно – начали поступать люди со станции.

Ругались все, и Том первый среди них:

– Что?! Сама! Туда, к черту!.. Пропустите немедленно жертву авто… и авиакатастрофы!

Ему дали протиснуться в выход наполовину, когда он почти у самого уха услышал:

– Осторожно, двери закрыва… – а что было дальше, Том так и не узнал, потому как щелкнувшие двери попали между доской и ним, слегка отделив одно от другого: Том был снаружи, а вторая, деревянная его часть – внутри.

Поезд набирал ход.

В тоннеле Том разразился чистейшим заокеанским матом, самым отборным, жаль, что русский слух невосприимчив к нему, не то сразу бы стало ясно, у какого языка в этом деле пальма первенства. Хотя, впрочем, вокруг никого не было, слушать было некому, только грохот и подсвеченный мрак.

Том быстро выдохся и перешел на шепот:

– Это просто как американские горки. Падение с «Уэнрайт Билдинга». Надо будет записать… Куда только машинисты смотрят.

Очень быстро показалась новая станция, и настроение Тома несколько поднялось. На платформе было множество людей в яркой цветастой одежде, которые, заметив куколку-Тома, пришпиленного к дверям вагона, что-то со смехом залопотали и начали дружно хлопать. Некоторые достали фотокамеры, послышались щелчки спускаемых затворов.

Том раскинул руки и раскланивался этим людям, насколько он мог, болтая головой, а потом раскрылись двери, и для него вновь настали черные будни.

Сзади толкнули и он полетел носом вниз, едва успев выставить руки и приняв позу отжимающегося атлета. Вокруг поднялось волнение и недовольство, и Тому пришлось ползти на руках к противоположным поездам, так как принять сколько-нибудь вертикальное положение было в его случае просто немыслимым. Он силился прочитать названия противоположных станций на люминесцентных табло, но проклятый фут доски над головой, как козырек, скрывал от него эту информацию, как ни высоко поднимался Том на своих руках и как ни таращил он свои глаза.

Какие-то добрые люди сжалились над ним, наконец, подняли его к свету и посадили в отбывающий поезд (точнее будет – «поставили»).

В этом вагоне давка была не столь устрашающая, и Том на время забыл о своем положении, полностью отдавшись окружающей его жизни.

Он заметил девицу восточного типа, которая была повернута к нему в три четверти, через три или четыре головы. Том сначала подмигивал ей, а затем высунул свой язык и вкупе с губами сделал столь неподражаемый жест, что восточная Шахразада, должно быть, почувствовала себя облизанной с ног до головы. Она показала пальцем на рядом стоящего мужчину, который мрачно взглянул на Тома, и тот, высоко подняв брови, быстро загасил свои поползновения.

На очередной станции Тому не повезло. Пространство как всегда быстро опустело, оставив его в неустойчивом равновесии, он не успел схватиться… поручня просвистела мимо руки, и он вынужден был совершить падение навзничь. Правда, руки пришли на помощь и в этот раз: он инстинктивно отвел их назад, получил внушительный удар по ладошкам, – и опасность разбиться параличом с головы до ног вновь миновала.

Том положил себя на пол и решил передохнуть. Но не тут-то было. Вагон набивался до основания, Тома слегка топтали, не замечая, а замечая, принимали за пьяного бродягу и топтали вдвойне.

– Лошади, кобылы, – возмущался он. – Ну куда, куда?! Смотри, куда лезешь! Убери чемодан с моих ног, несчастный!

Наконец прессование было закончено, и Том мог немного передохнуть.

Свет ламп застилали ему одежда и сумки, которые были выше, внизу было уютно и темно, и к тому же голова Тома оказалась между двух женских туфель, обладательница которых, вероятно, не догадывалась, что внизу бытует некая форма существования, и, словом, он на время смирился с жизнью.

Том, распластавшись на полу неведомой ему метростанции, бравым голосом рассказывал:

– Абхазия, Джорджия, Нагорный Барабах… этот, как его… Камбоджа, где еще там? Восемь пулевых, семь ножевых ран. Газы, гомеопатия – все беды на одну голову. Довезли до сюда, бросили, подлецы. Донесите кто-нибудь до бегущих ступенек. Пра-а-ашу!