Екатерина Береславцева - Начинай со своего дома

– Ну слава Богу! – вздохнул облегченно художник. – Прямо от сердца отлегло.

– Андрей Михайлович, у вас, наверное, времени в обрез перед отъездом? – перевела я разговор на другую тему.

– Не беспокойтесь, чемодан я уже собрал, – рассмеялся он. – Но вы правы, нам же еще надо все успеть. Ешьте, Саша, вы позволите мне вас так называть?

– Называйте, как хотите, – милостиво разрешила я и взялась за ложку. – О, а супчик-то действительно недурен!

– Я плохое не посоветую! – серьезно сказал Серебряков. – Приятного аппетита, Саша!

– Благодарю, Андрей Михайлович! И вам!

А спустя некоторое время мы с Серебряковым оказались у него в огромной мастерской, находящейся в пристройке к основному зданию театра. Именно тут, в таинственном помещении среди каких-то плакатов, длинными лентами разложенных на дощатом полу, свисающих с потолка непонятных конструкций и обилия разноцветных рулонов, стоящих вдоль стен, я и взяла первое в своей жизни интервью.

– У меня с собой список вопросов, Андрей Михайлович, – вытащила я из сумки тетрадь, когда устроилась в кресло у огромного окна, – на которые наш журнал хотел бы получить от вас ответы.

– Валяйте, Сашенька, – он закинул ногу за ногу и облокотился на мягкую спинку. – Расскажу все, о чем пожелает знать ваше достопочтенное издание.

– Хорошо, – улыбнулась я. – Наше достопочтенное издание жаждет узнать всю правду о талантливом театральном художнике Андрее Серебрякове. Какой путь привел вас в эту профессию, что подтолкнуло вас заниматься именно театральной живописью, а не, скажем, станковой? Читатели нашего журнала наверняка захотят узнать, кем были ваши родители и способствовали ли они вашему профессиональному становлению?

Выпалив эту тираду, я перевела дух. Как хорошо, что моя Сенька успела подготовить листок с вопросами, иначе выглядела бы я сейчас полной дурой!

– Вы знаете, Александра, – качнул ногой Серебряков, – в детстве у меня, по сути, и выбора-то не было. Матушка моя служила в театре актрисой, и я ошивался у нее в гримерке чуть ли не с рождения. Поскольку отец бросил нас, когда мне не было и месяца, а бабушек-дедушек мне не довелось узнать, моя бедная мамочка брала меня с собой на работу, где и оставляла под присмотром всего персонала театра по очереди. Особенно же я полюбил дядю Жору, тогдашнего художника-декоратора. Еще бы, у него в мастерской было столько всего интересного!

– Значит, именно он привил вам тягу к искусству?

– Ну что вы, Сашенька, – усмехнулся Серебряков, – дядя Жора был, возможно, и неплохим художником, но мало кто об этом догадывался. В не частые свободные минуты он мог за мгновение намалевать афишку или расписать задник, но по большей части он весело кутил с точно такими же творческими людьми или тихо спал в своей мастерской.

– Но как же ваша мама оставляла малыша на такого ненадежного человека? – ахнула я.

– После того, как однажды я закатил рев, когда у меня забрали из рук кисти, мама поняла, что меня лучше не трогать. А когда я подрос, то стал полноценным помощником дяде Жоре, который к тому времени устал от свободной жизни и вдруг женился на моей маме.

– Ого! – воскликнула я. – Ничего себе поворот!

– Согласен, лихо жизнь накрутила. Так что, отвечая на ваш, Саша, вопрос об участии родителей в моем профессиональном становлении, могу сказать, что да, участие было непосредственным и очень ощутимым!

– Скажите, Андрей Михайлович, а в художественной школе вы учились?

– А как же! Видя мои способности, дядя Жора посоветовал маме отдать меня к хорошему педагогу, что она и сделала. Школа, в которую меня определили, находилась…

Серебряков продолжал говорить, а я вдруг вспомнила, что еще не спала сегодня. Нашла когда думать об этом, дуреха, во время ответственного интервью! Я постаралась широко открыть глаза, пристально всматриваясь в лицо напротив. Голос Серебрякова, который сначала мне казался по-мужски будоражащим, превратился в монотонный сплошной гул. И чем дальше он говорил, тем больше и больше сонная вялость охватывала меня. В голову лезли какие-то смутные образы индейцев с томагавками в руках, скачущих на ярко-рыжих львах. Как интересно он рассказывает, – сквозь дремоту думала я. – Только почему эти дядьки с высокими разноцветными перьями в волосах так похожи на моего нового знакомого? Все, как один. Ах, нет, в руках у них уже не топорики, а кисти со стекающей краской, которая капает на траву, оставляя за собой разноцветные масляные дорожки. Вот бы пробежаться по ним босиком! Совершенно явно я увидела под ногами яркую лужицу и, окунув в нее правую ногу, провела большим пальцем кривую загогулину. Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек, рассмеялась я и… проснулась. Надо мной склонилось озадаченное лицо моего интервьюируемого.

– Ой, мамочки, – пробормотала я и выпрямилась. – Простите, пожалуйста, Андрей Михайлович, кажется, я задремала…

– Никогда не видел, чтобы мой голос так действовал на человека! – рассмеялся Серебряков. – Может быть, пора осваивать профессию гипнотизера?

– Вот вы смеетесь, а мне очень стыдно, Андрей Михайлович! – я почувствовала, что краснею. – Хоть у меня и есть смягчающее обстоятельство – я не сплю вторые сутки. Но все равно мне не следовало…

– Вторые сутки? – вскричал художник. – Вы что, Саша, готовитесь к полету в космос? Тренируете таким образом свой организм? Так может быть вам за ужином надо было другой еды заказать, в тюбиках? Для завершения картины, так сказать.

– Нет, не надо было, – помотала я головой. – Не люблю суррогаты.

– А если серьезно, что могло помешать вам провести ночь, как и все нормальные люди, в обнимку с подушкой?

– Работа, – махнула я рукой. – У нас была сдача номера. Обычное дело, Андрей Михайлович. А у вас тут так спокойно и голос такой завораживающий, что я расслабилась, и вот вам результат…

– Значит, так! – Серебряков кинул взгляд на наручные часы. – Сейчас ровно девятнадцать тридцать. В вашем нынешнем состоянии брать интервью не совсем правильно, и даже, я бы сказал, вредно. Давайте сделаем так: вы езжайте домой, поспите, а завтра рано утром, часиков в восемь или девять, мы с вами встретимся, и я отвечу на все ваши вопросы.

– А как же ваш самолет? – вспомнила я.

– Полечу вечером, только и всего, – невозмутимо пожал плечами Серебряков. – Ну что, договорились?

– И вы из-за этого интервью готовы перенести свой отлет? – удивленно подняла я брови.

– Я просто не хочу вас подводить, Саша, – посмотрел он мне прямо в глаза. Зрачки у него были черные-черные, а от них желтыми черточками отходили маленькие лучи. – К тому же, именно я уговорил вас приехать ко мне, так что будет справедливо, если часть ответственности за это я возьму на себя.