Лариса Малмыгина - Лилия Белая. Эпический роман

– Снова о нем думаешь? – беззлобно проворчала колдунья, вваливаясь в сенцы с охапкой обледеневшего хвороста. Ну ничего, скоро Рождество Христово, а на него все мечты сбываются. Станешь ты ведуньей знатной, девка, будут люди к тебе табунами ходить. Вот тогда-то и притопает в нашу избу твой разлюбезный. Помяни мое слово, – бочком-бочком, проткнула чернокнижница бездонным глазом Наташкину работу, одобрила ее и, мелко перекрестив зевающий рот, отправилась за шторку отдохнуть после ночных молитв и поклонов, которые отшельница с усердием клала, дабы остановить кровопролитие, терзающее Россию-матушку последний лихой год.

«Хорошо бы», – вздохнула беглянка и, чувствуя внезапное головокружение, моментально заснула.

Красный конь галопом проскакал мимо Натальюшки и ринулся в лесок, находящийся подле самого назаровского дома, а там вскорости затрещали ветки и вспугнутые шумом птицы повылетали из кустов, отчаянно крича что-то на своем неведомом простому смертному языке.

«Пожар», – догадалась спящая и с усилием метнула наружу свое эфирное тело, дабы не допустить проникновения всепожирающего огня в обожаемое родительское гнездо.

– Горим! – заорала Агриппина Платоновна, выскакивая из объятой пламенем избы и хватая порочными губами пропитанный едким дымом воздух.

Вслед за полураздетой мачехой на крыльце показался обезумевший Филька. Он прыгал, дико вращая обезумевшими очами, а там, в горнице, мертвецки спал после обильного винопития Василий Иванович.

«Погибнет»! – мелькнуло в голове у души Натальиной и, сжавшись в тугой комочек, бросилась она на помощь к тятеньке, да не смогла разбудить его, беспамятного.

Дико выла девушка, наблюдая за тем, как кровавое прожорливое пламя с жадностью облизывает руки и ноги несчастного. Неистово молилась она Богородице, но там, на благополучных небесах, не пожелали приоткрыть окошечко, дабы услышать стенания простой крестьянки.

– Не заслужила ты еще их милости, – выплыла из багрового зарева Марфа-колдунья. – Много, ох, как много тебе надо учиться, девица, чтобы приблизиться к населяющим небесную твердь.

– Батюшка! – тонко заскулила отверженная высшими силами и по чьей-то прихоти в мгновение ока перевернулась вниз головой, чтобы стремительно обрушиться в безобразное маленькое тельце.

Наташка пробудилась так же неожиданно, как и заснула. Протерев заплаканные глаза, она повернулась к окошку и поняла, что уже стемнело.

«Как же быстро стало смеркаться», – покачала головой девушка и под тихое сопение ведьмы снова принялась за работу.

«А этот чудной человечек – женьшень, – обдумывая ужасающее сновидение, мысленно проговорила труженица, – и произрастает он в Сибири немереной. Привезли коренья купцы богатые аж с самого моря Байкала, а Марфуша тут как тут, сторговала его у них да каким-то образом у себя вывела».

Нарушая безмолвие горницы, в углу, на стуле, перебирал когтистыми лапками черный ворон и косил любопытным глазом на нового члена семьи.

– Кирк, – тихо позвала благовоспитанную птичку девица, и та с готовностью подлетела к ней, а затем села на плечико и что-то непонятно прошипела.

– Что ты хочешь мне сообщить? – подставляя ушко чудному говорящему ворону, пролепетала Наталья и почувствовала, как быстро-быстро забилось ее сердечко.

– Четверрг, гррезы прретворяются, – взмахнув крылами, важно изрек носатый собеседник и тяжко-тяжко вздохнул. – Умерр, умерр Назарров. Послезавтрра похорроны.

– Я должна идти в Сорокино, – стараясь унять подступающие к горлу рыдания, сжала кулачки сиротка.

– Сгоррел, пррах, – уронил клюв Кирк, и одинокая слезинка скатилась из беспросветного, все понимающего его зрачка.

– Ты никуда не пойдешь, – распорядилась неожиданно пробудившаяся Марфа и, спустившись с печи, подала всхлипывающей гостье глиняную кружку с темно-коричневым содержимым.

– Почему? – покорно принимая неизвестный настой, задыхаясь, прохрипела несчастная.

– Его предадут земле и без тебя. А ты, ты погибнешь, если отправишься в Сорокино.

Колдунья была непреклонна.

– Где Филя? – ощущая нарастающее онемение в ногах, кротко проговорила Натальюшка. – Неужели и он….

– В горроде, – опередил хозяйку мудрый ворон.

– Скоро исцелится твой Филя, – метнула рассерженный взгляд на невоспитанную личность Марфа, – но это исцеление его и погубит. Горе какое!

– Горе? Отчего горе? – погружаясь в блаженное безмолвие, чуть слышно прошептала беглянка и, зачарованно наблюдая за разноцветными воздушными шарами, медленно наполняющими безразмерное пространство жилища, погрузилась в спасительную темноту.

Очнулась она ночью. Одинокая сгорбленная фигура жутким привидением висела в дальнем, не освещенным полной луной, углу. Она, нашептывая что-то зловещее, круговыми движениями водила отбрасывающими страшные тени руками по тщательно выбеленной стене.

– Что вы делаете? – хотела спросить Натальюшка, но предательские слезы с готовностью захлестнули все ее невостребованное в мире заурядных людей существо, и, орошая пересохшую от переизбытка тепла кожу, побежали по ней щекочущими ручейками, словно собираясь сгруппироваться и превратиться в тот бурлящий от неистовой силы океан, который она, простая деревенщина, никогда в жизни не видела и, наверняка, не увидит.

Пытаясь сбросить ненавистное оцепенение во всем теле, девушка захрипела, но ведьма не обратила внимания на ту, которую приготовила на заклание.

Словно призрак из ночного кошмара, колдунья грозовой тучкой подплыла к своей безвольной распластанной жертве и, возложив сжигающие руки на холодный лоб Натальюшки, стала читать заговор:

– Вечерняя заря Ульяна! – тонко крикнула Марфа и торжественно подняла маленькие натруженные ладошки к переставшему существовать потолку.

– Обеленная заря Маремьяна, – минуя небольшую паузу, продолжила она свой непонятный и переворачивающий зачарованную душу монолог, – стряхните, сполохните все семьдесят семь предметов тоски-кручинушки с божьей рабы Натальи. Отряхните, смахните и унесите за семьдесят семь гор, за семьдесят семь морей, за семьдесят семь полей, за семьдесят семь дорог, за семьдесят семь ворот…

«Тиша», – превращаясь в свободную быстрокрылую ласточку, вяло подумала сиротинушка и, наливаясь недюжинными силами, вспорхнула с притягивающего к сырой земле изготовленного обреченными смертными созданиями топчана, чтобы полететь туда, где давно уже ждала ее безмятежная и взаимная любовь.

Очнулась она внезапно, когда несмелое зимнее солнышко робко заглядывало в ее горницу.

Думать о плохом не хотелось. Лишь мгновенное воспоминание о трагической смерти отца невольно обожгло ее беспечную душеньку, но, отмахнувшись от этой дотошной мысли, воскресшая натянула на себя сарафан и, подбежав к остывшей печи, вонзила крепкие зубы в неимоверно вкусный душистый каравай.