Хармони Верна - Леонора. Девушка без прошлого

Он прищурился, погруженный в мысли, роившиеся в голове. Леонора последовала его примеру, пытаясь увидеть представлявшиеся мальчику картины.

– А на ужин у меня каждый вечер будет жаркое, такое густое от мяса и картошки, что ложка в нем будет стоять. В углу в кухне я поставлю маслобойку и буду сбивать масло, я умею. Буду намазывать хлеб маслом не меньше дюйма толщиной и съедать его.

Он посмотрел на Леонору и опустил глаза, смущенный тем, что столько наговорил, но она улыбнулась, и все рассказанное перестало казаться таким уж странным.

– Знаешь, ты тоже можешь поехать со мной. Ты будешь прясть там шерсть. Я видел, как ты делаешь это с сестрой Маргарет. Я буду стричь овец, ты – прясть, а потом мы поедем в город, все продадим и наедимся масла до отвала.

Леонора, склонив голову, слушала его рассказ, словно то была песня. Вдалеке на церковной башне зазвонил колокол, и Джеймс снова нахмурил брови.

– Я собираюсь выбраться из этого места. – Обхватив колени, он раскачивался, глядя на воду. – Что-то здесь портит людей, делает их плохими, и я ненавижу это. Иногда у меня возникает чувство, что я тоже могу стать плохим, а я этого не хочу. – Он с отчаянием взглянул на девочку. – Я не хочу стать плохим, Лео. Ни за что!

Колокол ударил в последний раз, и звон его затих вдали. Джеймс посмотрел на Леонору сбоку и заметил, как странно солнце подсвечивает контур ее лба, носа, подбородка – от них словно исходило сияние. Он снова свесил ноги с обрыва и улегся на траву.

– Знаешь, в чем твоя проблема, Лео?

На лице ее появилась тревога.

Он засмеялся и закрыл глаза:

– Ты слишком много разговариваешь.

Через несколько дней они встретились на извилистой дорожке у церкви. Навстречу им, хохоча и взметая ногами гальку, бежали Майкл Ленгли и еще двое мальчишек. Вдруг Майкл остановился, сжал себе горло руками, как будто задыхался, и помчался дальше.

Джеймс посмотрел им вслед:

– Не обращай внимания, Лео. Просто шайка идиотов.

Обернувшись, он увидел, что она застыла, словно каменное изваяние, глядя в сторону моря. Он не сразу сообразил, в чем дело, а она уже все поняла! По телу разлился обжигающий жар. Джеймс хотел что-то сказать, но горло сжал спазм.

– Нет, Лео, – прошептал он.

Словно сорвавшись с привязи, она побежала к скалам, а мальчик почувствовал, что его ноги, ставшие вдруг тяжелыми, вязнут в трясине страха.

– Лео, нет! – отчаянно крикнул он и побежал быстрее, чтобы догнать ее.

Он нашел Леонору в единственном месте, где она сейчас могла быть, – перед пирамидой из гальки у куста диких роз. Он остановился в нескольких шагах от нее, но она не обернулась, словно снова окаменела. Джеймс тяжело дышал, сцепив зубы.

– Не смотри, Лео. Не смотри.

Когда Леонора наконец обернулась, лицо ее было бледным, губы приоткрылись, подбородок дрожал. Недоумение, ужас и горе в ее широко открытых глазах были такими глубокими, что отозвались физической болью в его груди. Джеймс шагнул вперед:

– Лео…

Но она отвернулась и убежала вдоль обрыва – он не пошел за ней. Глядя на горстку взъерошенных ветром желтых перьев, цеплявшихся за шипы розы, мальчик чувствовал, как его переполняет гнев – гнев, какого он никогда прежде не испытывал, который рвал его изнутри так, что голова кружилась от ненависти. Он развернулся и решительным шагом направился к приюту.

Отец Макинтайр, тяжело дыша, поднимался в гору, и сутана при каждом шаге обвивалась вокруг его ног. Вечер окрасил небо в цвет индиго. Над колокольней висел узкий и бледный серп молодого месяца, похожий на глаз ящерицы.

Нарастающий шум ветра напоминал о близости океана. Отец Макинтайр прислушался к своему тяжелому дыханию, удивляясь тому, насколько потерял форму. Его черные туфли ступали по камням, приминая росшую между ними траву. В руках он держал шерстяное одеяло. Необходимо было передохнуть, чтобы прекратилось головокружение, но священник преодолел это желание, зная, что если остановится, то потеряет контроль над собой. Он был в долгу перед этим ребенком и должен был по возможности отплатить ему.

Отец Макинтайр нашел девочку под эвкалиптом: она сидела, прислонившись к стволу и обхватив голову руками. Он остановился, чтобы немного успокоить дыхание, а потом подошел и осторожно укутал ее в одеяло.

– Все хорошо, дорогая. Я заберу тебя отсюда.

Он взял Леонору на руки и положил ее голову себе на плечо. Она была легкой как перышко.

Головокружение его все усиливалось. Когда он принес ее в церковь и усадил на стул в своем кабинете, в самой темной части неба уже появились первые звезды.

– Джеймс рассказал мне, что произошло, – негромко сказал он. – Мне очень жаль, Леонора. Дети могут быть жестокими. Очень жестокими.

Эти фразы были банальными и ничего не значили, и отец Макинтайр лихорадочно подыскивал слова, которые могли как-то утешить эту девочку.

Кончиком пальца он приподнял ее подбородок:

– Леонора?

Она встретилась с ним взглядом, и сердце отца Макинтайра учащенно забилось. Он смотрел на нее и видел глаза старого человека, повидавшего слишком много горя для одной человеческой жизни, – мудрые печальные глаза на очаровательном детском личике. И при этом без тени ненависти, хотя на ненависть она имела право. Отцу Макинтайру этот взгляд был знаком – он как будто видел в нем отражение себя. Его охватила глубокая печаль, к горлу подступили слезы. Он погрузился в воспоминания и уже не мог отстраниться от ее боли, от своей боли. Он знал, что должен сделать, даже если для этого ему придется приоткрыть завесу собственного прошлого, давно скрытого под замком.

На несколько мгновений он задумался, собираясь с духом, чтобы продолжить, и лицо его стало мрачным. Тяжело вздохнув, он нашел в ящике стола ключ, снял с полки длинный деревянный ящик, поставил его на стол и открыл. Он не заглядывал в него с тех пор, как сам был ребенком, но ни на миг не забывал, что находится внутри.

Нижняя губа предательски задрожала, и он стиснул зубы, прежде чем вынуть оттуда квадратную фотографию. Снимок, пожелтевший от времени, с надорванным уголком, много раз складывали, и от этого на нем остались отметины. Большой палец накрыл одно из лиц, и отец Макинтайр медленно убрал его: под ним было его собственное лицо в ту пору, когда он был еще мальчишкой. Он положил фото на стол.

– Это моя семья: мать, отец и два младших брата. А этот, с взъерошенными волосами, – я сам. – Он без тени улыбки указал на себя пальцем.

В ушах вдруг раздался звук выстрела, и он едва заметно вздрогнул. Ноздри его раздулись: казалось, он почувствовал запах дыма.

– Здесь я лишь немного старше, чем ты сейчас.

Леонора, неподвижная точно статуя, уставилась на снимок.