Ева Наду - Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть вторая

Всякий раз, когда ему приходилось оставлять женщину с ребёнком одних, он почему-то страшно переживал. Женщина повадилась уходить из дома в лес – искала ягоды, выкапывала из-под неглубокого ещё снега какие-то корни, потом сушила всё добытое, толкла в ступе, смешивала, раскладывала по мешочкам. Он беспокоился, что однажды она заблудится или на неё нападёт рысь – он видел следы последней совсем недалеко от их дома. Но убедить упрямую бабу не выходить без него не смог.

Отношения их по-прежнему были непростыми. Они мало говорили друг с другом. Занимались каждый своим делом. Она готовила, возилась с ребёнком, шила. Он – охотился.

Когда ему удавалось принести домой добычу, она помогала ему свежевать тушки и коптить мясо. Поначалу он боялся доверить ей это занятие. Стоял рядом, готовился помочь. Но с мелким зверьём – он понял это быстро – она справлялась прекрасно. Гнала его от себя. Шипела:

– Не стойте, ради бога, над душой.

И он соглашался, оставлял ей зайца или куропатку. Сам отправлялся заниматься другими делами.

В те же дни, когда ему удавалось добыть дичь покрупнее, они трудились вместе, бок о бок. И он, наблюдая со стороны, как ловко орудует она топориком, как разделывает части туши, как раскладывает подготовленные для копчения куски на специальный помост, он не мог не признать, что ошибался на её счёт.

Она оказалась гораздо более приспособлена к жизни в лесу, чем он мог предположить. Ему следовало понимать это и раньше. Но внешнее сходство этой женщины с его женой застило ему разум. Он перенёс на неё всё, что знал о своей жене. А та умела хорошо делать только одно – раздвигать ноги. Всё прочее было для неё слишком тяжело.

*

Однажды, вернувшись домой с очередной охоты, Жан-Батист обнаружил, что Клементина отделила свой угол от остального пространства найденным ею в пристройке запасным меховым одеялом. Одеяло было недостаточно велико, но, так или иначе, оно создавало иллюзию отдельного помещения.

Он не стал возражать. Больше того, он вздохнул свободнее. Удивился: как это ему самому не пришло в голову?

Спросил только зачем-то:

– Ты ведь не рассчитываешь, что я стану стучаться перед тем, как заглянуть в твой уголок?

– Я рассчитываю, – отозвалась она из-за одеяла холодно, – что вы вообще не станете сюда заглядывать. Здесь вам делать совершенно нечего.

– Посмотрим, – недовольный собой ответил он угрюмо.

Он не собирался её дразнить. Это выходило как-то само собой.

*

А зима наконец набралась сил и заморозила всё округ. Засыпала снегом землю, заледенила до хрустального звона ветви деревьев. Даже солнце, кажется, заморозила. Оно больше не раскалялось, не делалось золотым и жарким, как в иные времена. А целыми днями, когда случалось ему показаться на глаза людям, оставалось розовым, едва греющим, рассветным.

Клементина обожала такие дни. Каждое утро – если накануне не случалось снегопада или проснувшийся раньше неё Жан-Батист уже успевал расчистить выход из дома – она выскальзывала наружу, задирала голову, высматривала меж густыми сосновыми кронами кусочек неба.

Едва обнаружив прозрачное, чуть розоватое зимнее небо над головой и сиреневые тени от деревьев на снегу, собирала Вик, усаживала её на индейский манер на спину, привязывала покрепче и шла вглубь леса.

Собирала всё, что ещё можно было собрать. С каждым днём это становилось делом всё более трудным. Животные, страдающие от холода и голода ничуть не меньше людей, объедали всё, до чего дотягивались – выкапывали из-под снега мох, обгладывали кору, съедали чудом сохранившиеся плоды на деревьях. Клементина радовалась, как дитя, когда ей удавалось обнаружить целыми ягоды на кустах и деревьях. Однажды наткнулась на группку чахлых диких яблонь, к ветвям которых жались, скукожившиеся и потемневшие от мороза, яблоки. С десяток – не более.

Она рвала их дрожащими руками. Благодарила Бога и оленей с птицами за то, что сохранили их для неё.

Яблоки издавали отчётливый винный запах. И всё-таки она была счастлива.

В другие дни, когда отходить от дома далеко было небезопасно, Клементина шла к реке. До той было рукой подать – чуть больше четверти часа летом. И около получаса – теперь, зимой.

Там, у самой реки, росли ивы. Чуть дальше, на самом краю лиственной чащи, среди клёнов встречались вязы.

Клементина нарезала ветки, обдирала кору. Приносила всё это в дом. Кору вязов и ив сушила – отвар из неё был прекрасным средством от лихорадки. Из веток плела корзины. Они получались поначалу смешными, кособокими. Обнаружив её впервые за этим занятием, старик Леру не сумел удержаться от смеха. Впрочем, она не особенно обращала на его насмешки внимания. Огрызнулась привычно. Поймала его улыбку. Дёрнула плечом. Продолжила делать то, что считала нужным.

Он наблюдал за ней вечер. На второй – подошёл, отобрал у неё ветки. Разулся. Уселся рядом. Взялся плести днище. Она смотрела изумлённо, как ловко управлялся он с непослушной лозой. Прижимал ногой, удерживал, придавливал культей. Здоровой рукой быстро – она и заметить не успевала, как он это делал, – переплетал прутья. Закончив днище, передал его Клементине.

– Нарежь лозу одного размера. Я покажу, что делать дальше.

Эта корзина стала первой – достаточно ровной для того, чтобы не вызывать усмешки.

*

Жан-Батист Леру вспоминал этот вечер долго. Улыбался внутрь себя.

Она наконец перестала сторониться его. Впервые за все эти недели их «совместной жизни» посмотрела ему в глаза. Смотрела долго, чуть склонив голову набок, – как смотрят собаки и сороки. Потом качнула головой, улыбнулась:

– Как здорово у вас это получается!

Ему было приятно, безусловно. Но он, корявый, не смог ответить так же легко. Буркнул что-то, спросил, скоро ли они будут есть. Он не был голоден. Но от этой перемены в ней чувствовал себя одновременно счастливо и неловко.

Жизнь их наладилась более или менее. И он вспоминал теперь своё недовольство её появлением в его жизни с усмешкой. Каким дураком он был! И чего он боялся? Вдвоём… ну, втроём… жить гораздо лучше, чем одному. И дело не только в том, что с женщиной дом становится уютнее. И совсем не в том удовольствии, которое она может дать. За то время, что они прожили вместе, он ни разу не нарушил данного ей слова – не трогать её без её согласия. И гордился этим больше, чем всем прочим, потому что точно знал, чего это ему стоило. Главное было в другом. С появлением этой женщины с ребёнком в жизни его появился смысл. Он не сразу осознал эту перемену.

Случилось это в один из не самых лучших дней.

Он вернулся домой с охоты. Вернулся с пустыми руками. Даже самый маленький заяц-задохлик не попался в его силки. Ни тени животного не увидел он за все те три дня, что бродил по лесу, ни единого следа, могущего привести его к зверю. Ничего. И дома его ждало непонятное – плачущая женщина, держащая на руках покрасневшего от рыданий ребёнка.